Первый межпортальный. 1-й тур. Голосование: Тема 5

 

 

 

 

5-1. Девятый вал

 

Он хохотал безудержно, со стоном -

Сошёл с ума в кипящей тьме ночной.

И на рассвете, пеной увлечённый,

Продолжил веселиться под волной

 

Несчастный наш товарищ. Ветер воет.

Несёмся жалкой щепкой в никуда,

Вручив себя покорно божьей воле,

В преддверии последнего суда.

 

Ещё вчера мы пили грог в каюте,

Играли в вист. Я Анну вспоминал.

И ставки в твёрдой делали валюте,

Подальше посылая всех менял

 

Земли и неба. Он метал удачно,

Со смехом огребая на сукне

Купюры. А сейчас, быть может, плача,

Считает куш с русалками на дне.

 

Любимая! Молись! Возможно, чудо

Убережёт последних - четверых...

Я всё забыл... Тебя лишь не забуду!

В рассоле горьком канули миры

 

Земли и неба. В преисподней шторма

Чем живы, знать - не знаю... На краю

Завидуем греховно тем, которым

Уже не видеть родину свою.

 

Любимая! Молись! Он ближе, ближе...

Девятый вал - убийца из убийц...

Любимая! Молись! Склонись пониже

Со мною рядом! Вдруг - швырнуло ниц -

 

Обломком мачты смяло, закусило,

Перевернуло, вынесло наверх...

О, Анна! Никакая в мире сила

Не одолеет первородный грех!

 

Светлеет небо. Утихает море.

Сияние пронизывает синь

Рассветную тумана. Верю, вскоре

Увидим парус. Господи, аминь!

 

 

 

 

5-2. Семьянин

 

Привет, семейство! Где горячий ужин?

Гляжу, не ждали, в кухоньке присев.

Оно, конечно... Я вам тут не нужен -

не пахну "Шипром" так же, как сосед...

 

Супруга с дочкой корчатся от смеха,

а нос воротят - запах им претит.

Понятно, ёлки... Не был я помехой,

когда компьютер выкупил в кредит!

 

Чего смеётесь? Лучше бы ругались.

Мне так привычней вас переносить.

Ну да, бухал я в рюмочной "У Гали",

а на закуску кушал иваси.

 

Гоните "стольник" мне на опохмелку,

а то закроют лавку через час,

а без "лекарства" я поймаю "белку"

и за насмешки вам она задаст

 

такую трёпку, что на ваших лицах

гримасы будут хуже, чем в Аду...

Жена родная, дай опохмелиться,

а то я «белку» в гости приведу!

 

Смеяться поздно будет вам, заметьте!

И не спасет вас трезвенник-сосед,

ведь с ней придут в зеленых перьях черти,

и вам закатят праздничный концерт!

 

Короче, так: заначку вынимайте
пока я тих в семейных берегах.

Не то Кондратий вас за жабры хватит,

возьмут завидки - жмурикам в гробах!

 

 

 

 

5-3. ВСЕСИЛЬНЫЙ ЙО-ХО-ХО, или МЕТАМОРФОЗЫ СМЕХА

 

Когда был Джонни и юн, и смел, с пушком на пухлых щеках,
Себе он выбрал славный удел – бродячую жизнь моряка.

Безусым юнгой он вышел в путь, по вантам карабкался вверх,

И счастье ему распирало грудь, рождая задорный смех.

У моря Джонни учился всему, у ветра, у шторма, у скал.

И только покой не давался ему – покоя моряк не искал.

Он жил, как дома, на корабле, но после скитаний всех

Почтовой голубкой летел к земле с надеждой, с волнением – смех.

Запомнит портовый дрянной кабачок, и ложе дешёвых утех

Кутёж, что устроил просоленный волк, его торжествующий смех.

Морская стихия коварства полна, и Джонни порой не везло.

Но даже когда накрывала волна, то Джонни смеялся назло.

Назло обрывающим парус ветрам, зиянию в днище прорех –

И был маяком остальным морякам его несгибаемый смех.

У Джона и смертью не выбьешь слезы – чего бы он не одолел?

И Роджер Весёлый, почуяв призыв, к нему по волнам прилетел.

Стремительным был этой битвы исход – с пиратом шутить не моги.

На Джона пронзительный смех «Йо-хо-хо», как свору, спустили враги.

На грани, где меркнет сознания свет, привязанный к мачте, но всё ж

Презрительно Джон рассмеялся в ответ толпе омерзительных рож.

А Роджер Весёлый опять: «Йо-хо-хо! Минует минут шестьдесят,
Увидишь: друзья, как мешки с требухой, бессильно на реях висят.

Тогда посмеёшься, коль силы найдёшь, а мы на тебя поглядим:

Живой на повешенных будешь похож, и станешь завидовать им.»

Но Джонни свой смех обнажил, как кинжал, пока умирали друзья,
Он корчился в муках, и всё-таки ржал, убийц этим смехом разя.

Он связанный в море погиб. Ни за грош? Нет, в чёрных пиратских сердцах

Посеял навек леденящую дрожь неслышимый смех мертвеца.

 

 

 

 

5-4. Завеса зависти

 

                                          "...А те из вас,

                                           кто останется в живых,

                                           позавидуют мёртвым "

 

 

Парус белеет завистью -

режет завесу тьмы

щель.

 

Говорят глазастые -

там,

где нас нет -

не-мы.

 

"Малые станут первыми"? -

нем колокольный звон

там,

где уже не веруют -

видят - да вот же Он!

 

Русью рулетка вертится.

 

Брат,

заскучав играть,

опережая сверстников

бодро шагнёт за грань.

 

На берега кисельные

с уса стекает мёд.

- Кущи - погуще! -

вселится,

да и друзьям займёт.

 

Старость,

судьба на выданье,

даже себе чужда.

 

Как же нам не завидовать

тем,

  кому есть

 

     кого ждать?

 

 

 

 

5-5. Здесь…

 

(постапокалиптическое)

 

Здесь давно электричества нет,

Квартиранты запутались в днях,

Слишком ценится солнечный свет,

Плату вносят всегда в "кораблях".

 

Люди сотканы здесь из воды,

Лишены человеческих чувств,

Целый день они строят плоты

Из кальмаров и дутых медуз.

 

Ограниченность мысли, идей,

И на всё – нескончаемый срок.

Время здесь - молчаливый репей,

Предвещает известный итог.

 

В их телах не пульсирует кровь,

Им не шлют благодатную весть,

Пресловутый незыблемый кров

Вписан чётко в заветное "здесь".

 

 

 

 

5-6. Возвращение Летучего

 

В каютах суета,

команда неспроста

натягивает чистые рубахи.

Знакомые места,

до берега — верста

и несколько минут последней вахты.

 

Прошло немало лет,

давно истерся след,

оставленный на улицах знакомых,

с тех пор как их корвет

покинул парапет

и море предпочел родному дому.

 

На палубе стармех

под шуточки и смех

поглаживает бритый подбородок.

Натянутый, как нерв,

канат облапил кнехт,

и якорь, скрежеща, пошел под воду.

 

Пустынный берег дик,

никто не встретил их,

не бросился, рыдая, им на шею.

И в сумерках морских

внезапно ветер стих,

повесив флаг, как тряпочку на рее.

 

«Ну, вот и наш вертеп, —

вздохнув, промолвил кэп, —

мы пережили смерть и сели в лужу.

Пусть седина в усах,

кто поднял паруса —

другой судьбы не будет. И не нужно».

 

 

 

 

5-7. Флешка далёкому потомку

 

Ну, здравствуй, далёкий потомок! 

Всё вряд ли по-прежнему…

Поэтому море и солнце – на флешке, на память.

На сердце лакуны, жестокостью души заснежены,

Стремление что-то исправить сковало цепями.

 

Пока что айс-кримовым росчерком небо поделено,

Пока мы в спиральной галактике Млечного живы,

Но губим живое веками-годами-неделями

В погоне за призраком счастья и жаждой наживы.

 

Под первые такты своей инфернальной симфонии

Планету нещадно уродует род человечий.

А если погибнет почти всё живое в агонии,

Кто выжил - завидовать будет ушедшим навечно.

 

Количество пепла в душе возрастает. Надолго ли

Карт-бланш Богом выданный? Шансы, что разовый допуск.

Как будто за ниточки кто-то настойчиво дёргает,

Пытаясь направить  людей в абсолютную пропасть.

 

Скорее мы  homo erectus, а вовсе не sapiens,

Согласно теории Дарвина с пальмы спустились.

Что нечего лезть в мироздание грязными лапами,

Наивно не знали, к тому же ещё и забыли.

 

Всевышнего игры с людьми безнадёжно провалены,

Вернуть всё обратно сегодня Он, может, и рад, но

Его человечество - это ошибка фатальная,

И выпущен джинн – не загонишь в бутылку обратно…

 

Сводя биосферу на нет, погубили всё ценное,

Мы - глупые дети планетою в мячик играли,

Забыв про масштабы. Обид не потерпит Вселенная -

Как Ноев ковчег не пристанет Земля к мегараю.

……

Флеш-память заполню любовью, улыбкой беспечною,

Добавлю рассветы/закаты, кораллы на рифах

И сливочный вкус у искрящего звёздами Млечного…

Прости, дорогой, если в будущем всё это - мифы…

 

 

 

 

5-8. Душевное

 

Я не молился на ночь, если что!

Могла бы и спросить такую мелочь.

А что за огнедышащий настрой,

мой маленький воинственный Шивелуч?

 

Нет, я не спорю, всюду виноват,

привык быть эгоистом перманентным.

Но погоди... кхе-кхе... какой разврат?

Да кто они? Кхе-кхе... Фуфырлы, ведьмы!

 

...Моя душа качает головой,

мы никогда уже не будем вместе.

Я честен, я безжалостен, я воль...

Есть кто живой? Завидуйте и смейтесь!

 

 

 

 

5-9. Смех и слёзы

 

Унизиться плебеям на потеху

готов смиренно рыжий арлекин.

Смеётесь? Смейтесь! Будет не до смеха...

Пока об этом знает он один...

 

Арена опустела, гаснут свечи,

в гримёрке брошен скомканный парик.

«Ты - уникален, слава – быстротечна», -

ковёрному Инфернус говорит.

 

 За боль обид и слезы унижений

вершит паяц в ночи свой страшный суд -

топор в руке, отточены движенья.

Мольбы и вопли жертву не спасут.

 

 

 

 

5-10. Живущим…

 

Пал Карфаген, разрушен Рим, в огне костров погибла Троя...
Легко завидовать живым – сложнее мертвецам-героям!
Они сражались на краю, врагу навстречу шли открыто
И не боялись пасть в бою под крики: «Ваша карта бита!»

А мы идём, не видя цель – слепцы с открытыми глазами!
Не предвещая свет в конце, наш путь-тоннель как будто замер...
Закрылись тайные миры, что раньше к звёздам уводили:
Назад – тупик, вперёд – обрыв, и пустота посередине!

Плывём, как щепки, по судьбе, душе и Богу не внимая,
Герои-призраки с небес на нас глядят, не понимая,
Как жить в кромешной темноте, сменив мечту на скорбь немую?
Как называть живыми тех, кто жив лишь на одну восьмую?

Придёт пора отдать концы – кто вспомнит имя? Кто заплачет?
Молчат сурово мертвецы, а всё могло бы быть иначе…
Ни доброй, ни дурной молвы не обрести в безумных танцах:
Те, кто останется в живых – живыми смогут ли считаться?

Пустая роскошь и уют нас убивают ежечасно,
Где нынче доблесть продают? Где нам купить билеты в счастье?
И, обращаясь к праотцам в своём обличье человечьем,
Завидуй этим мертвецам: твой свет – на миг, а их – навечно!

 

 

 

 

5-11. Через час

 

«Через час вы будете смеяться по-иному. А те из вас, кто останется в живых, позавидуют мертвым»
 

Снова гамбургер...Соус с картофелем острый...
Не владея собой - я бекон между булок!
Снова мысль об одном - я действительно толстый,
Одержимый, зависимый пищей, придурок!!!

Но с собой воевать - просто драма и тщета -
Через час я пойму, как судьба ядовита...
Только б выжить, опять доползти до туалета,
Да понять, что в обжорстве вся тайна сокрыта!!!

Даже тяжесть в желудке и жуткие спазмы
Мы с улыбкой воспримем в еды эйфории...
Нам же нравятся пост-фаст-фудемофиазмы,
Что ведут нас к пожизненной Мак-аллергии...

Горсть таблеток опять восстановит здоровье -
Станет легче, захочется соуса "Чилли"....
С лёгкой завистью, я вспоминаю, с любовью,
Как в дыму прошлых лет мои пращуры жили...

Не похож на тюленя, мой прадед Василий,
Средь полей, молока выпив крынку парного,
На закате, с друзьями пшеницу косили,
Зная соль и увесистость русского слова...

Под зарёю, умывшись росой предрассветной,
Был Василий, как часть Богом данного чуда...
Жил.Трудился....А мы, полосой незаметной,
Ляжем тонкой полоской в асфальте фаст-фуда.....

 

 

 

 

5-12. Рыцарь

 

Ночью, следами рисуя по насту,

Юноша, красный от лютого ветра,

Мост огибал во тьме полубегом.

В уши зайдя, дисгармония смеха,

Слух заключила в мучительный карцер.

 

Звук шёл в атаку с пролёта постройки.

Крадучись к центру звучащей палитры,

Мальчик терял свой покой безразличный.

Стоны входили в сознанье верлибром,

Мышцы - в позицию "к бою готовься".

 

Женщину, лик чей остался не узнан,

В группе мужчин, окружающих жертву,

Юноша счел ритуальным фрагментом.

Словно Троянский воинственный Гектор,

Ввёл резонанс своим голосом грузным:

 

"Даму пустите, ублюдки"; Заминка.

"Вот еще!"

"Вон пошел."; Ножик сверкнул.

"Жить надоело?"; "Прочь, лилипут"

"Даму, сказал, отпустите..."; Бегут.

 

Первый кулак. Слоумошн. Пригнулся.

Хук встретил торс одного из громил.

Лезвие. Вправо. В сплетенье - с ноги.

Через плечо и - на землю. Один.

Машет культями он, как первокурсник.

Джебом плебей отправляется к Стиксу.

 

Брызжет бордовая жидкость, и кисти

Поднятым ножиком рвутся на грани.

Люди кричат о спасенье, о рае,

Совести, чести, грехах и Коране.

Люди кричат о статье, об убийстве.

 

Люди молчат. И плывут по теченью.

Юноша, красный от крови, по снегу

Мост огибал во тьме полубегом.

Тихо звучит композиция смеха,

Тихо скрипят и пустые качели.

 

"Даже спасибо она не сказала".

Женщина, лик чей остался не узнан.

Мальчику стало безудержно грустно.

Мальчик, мечтавший смотреть сквозь забрало.

 

 

 

 

5-13. Post mortem

 

Запахло несмешным. И кровь по жилам
текла, перемогаясь, как в рассрочку.
«The best?» — из лужи выглянув, спросила
чеширским ртом коричневая кочка.
Начальник Страх прижал к земле за горло.
Увесистый. Похлеще сумоиста.
Мерещит, сволочь, злую козью морду
И дышит душно, мол, hasta la vista,
кто б ни был ты. А бесовы замесы
гоняют фриссон* рваным звуком ада.
Я испаряюсь в облако над лесом,
взлетаю очищающимся смрадом:
белёсой лемнискатой** в апогее
(забавны извращения психеи).
А часть «меня» прощально коченеет
ненужным телом...
Мне всё по!..
Я — фея!

 

*здесь: (нервная) дрожь, трепет; содрогание
**знак бесконечности

 

 

 

5-14. И нет пророка

 

Нацелен в небо блестящий шпиль, 
раскаты грома тревожат город. 
С вином и кровью смешалась пыль, 
и нет пророка – клинком распорот. 

Зачем он взялся считать грехи? 
Кому есть дело до божьей кары? 
Куда как легче прожить глухим, 
чем верить слухам и бредням старым. 

Забыт печальный напев псалма, 
пирует город назло знаменьям. 
Но вслед за пиром придёт чума, 
огнём и серой вино заменит. 

Никто не выйдет её встречать, 
никто не спляшет под чёрный бубен. 
И вряд ли боги пошлют врача – 
здесь даже воздух и тот загублен. 

*** 
В проулках тёмных затерян след 
сумевших выжить, и тает морок. 
Но снова в чьём-то проклятом сне 
под вечным небом пирует город.

 

 

 

 

5-15. *** (Ничего не ешь в этом городе и ничего не пей…)

 

Ничего не ешь в этом городе и ничего не пей,

Проходи туристом по улицам, не бросайся в глаза и укромные подворотни,

А не то, он утянет тебя глубже самых своих корней,

В густовато-молочное жерло промерзлой своей подноготной.

Это пока смешно, тот, кто в нем выживал – до сих пор завидует мертвым.

В целом, если заглядывать редко,

не чаще раза в семестр,

скажем,

Город этот во всякое время мил,

Сувенирно-наряден и приукрашен.

Проходя по улицам города, не спеши,

Осмотрись, обвыкнись – это город твоей Души.

Постарайся особо не заводить знакомств,

все те, кого ты здесь увидишь и повстречаешь –

Призраки твоей собственной тени, твой серый хвост,

Который, ты думал, срубило еще в начале.

Ну и вообще, без особых на то причин,

Лучше сюда и спьяну-то не соваться.

Главное – если пришел, всегда уходи один.

А если ботинок в прихожей две пары...

Не припомню, короче, чтоб кто-нибудь оставался.

 

 

 

 

5-16. Стреляй солдат

 

Стреляй, солдат! Во имя сил Добра.

Добро – оно должно быть с кулаками!

Твой бывший брат тебе уже не брат,

А кто есть ты из братьев – Авель? Каин? –

Решит война. Тут пацифистов нет,

И ангелов. Отнюдь. Спроси любого!

Стреляй! Свинец – весомый аргумент,

Понятен всем, в отличие от слова.

Стреляй, герой! Ведь ты – крутой пацан,

Стреляй во имя светлых идеалов.

Но всякое добро – о двух концах,

И на войне оно – не ночевало.

Над каждым тут занесена коса,

И зло к тебе вернётся бумерангом.

Стреляй, но к смерти будь готов и сам –

За "правды" тех, кто много выше рангом.

Стреляй, солдат, твоя ли в том вина,

Что ты случайно оказался крайним?!

И ненавидь. Хохочет Сатана,

А Бог взирает хмуро и печально

На этот виртуальный Колизей,

Где каждый прав, но правил нет при этом,

И ставит на виду планеты всей

Трагедию театр марионеток.

 

 

 

 

5-17. *** (О, не пугайся! И не врубай огни…)

 

О, не пугайся! И не врубай огни,

Скомкай свой вопль и просто садись в углу.

Как мое имя? Хель или Царь Аид,

Чёрт ли, Шайтан – как меня ты ни назови,

Только агония воспламенит золу.

 

Парень, оглянемся нынче с тобой назад:

Брат, хоть и мёртв, рефлекторно сжимает ствол,

Прямо над бруствером выплыли образа,

Окаменевшие мигом его глаза –

Лишь бугорки наподобие альвеол.

 

Память хмельная штука, что кислый газ.

Ночь уж другая – от крови густа, темна.

Там неотложка ехала битый час,

Чтоб зафиксировать: не пригодился шанс –

Дочь не родится, не оживет жена.

 

Что ж, не заботясь о вьюке и о седле,

В путь отправляйся к падшей моей стране.

Это честнее, чем в даты навеселе

Взглядом кинжалить ревностно светлый склеп

И укорачивать ядом глухой тоннель.

 

Ты же не веришь нелепицам о котлах?

Облаке серы? Описи всех грехов?

Данте цитирует Мао, Гюго патлат,

Бах и Чайковский повёрнуты на Битлах,

Армстронгу дали прозвище – Иерихон.

 

Ты не подумай, у нас дефицита нет,

Скольких солдат не добудятся соловьи…

Есть ведь ещё живые на взгляд извне:

Бродят прямым углом от своих теней,

Не снисхожу к ним – эти и так мои.

 

 

 

 

5-18. Противофаза

 

Лучи от блеснувших идей мысль направила в фокус.

Как солнечный зайчик, мерцал на скаку юморок.

Взирали – слегка свысока – на процесс парадоксы.

Дразнил несовместность оксюморон – шут, скоморох.

  

Слова кувыркались, бузили, но строили фразы.

Смешливые строчки направились в сеть: «Всем привет!»

Но Грозное Око всмотрелось в них. В противофазе:

Оно было выше подтекстов их, много правей.

  

Щипцами их Око кромсало, тупые иголки

вонзало в метафоры, в скуку корёжило суть.

Лукавых веселий не может простить тупоголик:

Легки? многослойны? – давить, притопить, прессануть.

  

Стихи! Берегите себя, выйти в свет не спешите,

Ведь Грозному Оку подпиткою стихорезня:

Рад, словно срывает джек-пот, нудный Джек-потрошитель,

Материи тонкие строк с их сердцами изъяв.

  

А те, кто остался в живых, встали спинами к мачте.

Лишь мёртвые сраму не имут – в покорности стыд.

Последнее слово – словами последними, смачно,

В них Оку за око – и этим сжигая мосты.

  

И чтоб потрошитель не думал, что страхом нахохлит

Под скальпель попавшую яркостиховую рать –

Смешки породили прощальный задиристый хохот

последних стихов.

Ведь им нечего больше терять.

 

 

 

 

5-19. Исповедь пилота «Энолы Гэй»

 

Игрушечный заяц с потрёпанным ухом*

таращил глазёнки с упрёком.

В наследство досталось и детям и внукам

то утро зловещего рока.

 

Когда я направил железную птицу

склевать «Восходящее солнце»,

тень смерти легла на раскосые лица

спокойно дремавших японцев.

 

И думал я: пусть они взвоют от боли,

накинув урановый саван.

Исчадие ада над рисовым полем -

ответ за Жемчужную гавань.

 

Был ангелом мести, отважным героем,

дома превращая в скорлупы.

Людей накрывало горящей волною,

и пачкалось небо о трупы.

 

Увидев на фото лишь чёрные пятна:

ни тел, ни останков, ни праха -

я каялся. Богу казалась занятной

на мне с кротч ремнями рубаха…

 

Ночами не сплю. Атакуют кошмары -

безмолвными шепчут губами

невинные души: «За что нам пожары?»

«Убийца!» «Умри вместе с нами!»

 

Мой мозг разрывают их дикие стоны.

И временем память не стёрта…

В японских садах расцвели анемоны.

Я жив. Но завидую мёртвым.

 

 * 6 августа 1945 года пилот Клод Изерли взял с собой в полёт на Хиросиму жёлтого зайца с потрёпанным ухом - игрушку своей дочери.

 

 

 

 

5-20. Вчера

 

Взаимосвязь душевной непогоды

с февральской вьюгой – в качестве клише…

Казалось нам, что дальше только годы,

которым рано думать о душе.

Казалось, примерещилось, наверно…

Шаги однажды выбились «за такт».

И ты ушла в февральское инферно

своей судьбы… одна… оставив страх…

 

Смотреть в окно. Чему-то улыбаться.

Шептать слова… ненужные теперь.

Считать огни чужих пустынных станций

под стук колёс: «не верь-поверь-не верь».

Ещё недавно «тили-тили-тесто»

кричала нам вдогонку детвора. 

Ну, а сегодня…

Как-то неуместно

остался жить, не умерев вчера…

 

 

 

 

5-21. *** (А кто здесь жив, под ветром февраля?..)

 

А кто здесь жив, под ветром февраля?
В аморфной капсуле анабиоза
Едва слышна солёная угроза -
Нам ползимы до возгласа: "Земля!"

И не ужалит в спину шип - костыль,
Стоит, не видя цели, подлый Сильвер -
Всех лезвия позёмки в ноль скосили,
Лежим травой, распластанные в пыль -

Колючую, холодную как зло.
Смеёмся! Да, замёрзшие - иначе.

В автобусе читает книжку мальчик
И думает: "Пиратам повезло!
Наверно, всех убьют, зато тепло" -
И ноги под сиденье - к печке - прячет.

 

 

 

 

5-22. Злое кино

 

В этом злом кино ни живым, ни мёртвым
я играю роль на одном аккорде,
я смеюсь. И распятый сожжённый город
вторит, жертву приговорив.

Люди дышат гарью и едким дымом, 
не берут знамён, маскируют выбор.
Короли и шуты от Москвы до Крыма
копошатся, как есть, внутри.

А война голодным ползучим гадом
разрывает мозг под протест "не надо!".
Где же стадо? Да вот оно – ваше стадо
веселится, ломает, жжёт.

Купола церквей зарастают кровью,
жизнь в прицеле бьётся, пробиты кровли. 
Мысли прыгают вниз. На бетонной крошке
распластался ушедший год.

Мертвецы стонут памятью. Так нелепо
им завидовать. Пересыхает Лета.
Справа – душный закат, а восход – налево.
Умереть, что ли, молодым?

Серебрится зима, нас целуя в морды,
ходуном – земля, под ногами – гордость.
Я играю роль в череде не мёртвых,
но – завидующих живым.

 

 

 

 

5-23. Письмо.

 

Здравствуй, Джим, мой добрый, милый мальчик.

Как жена, как дети? Не болеют?

Жалко всех, себя, конечно, жальче –

трудно с золотой петлёй на шее.

Помнишь Джона, наглый трёп о мёртвых?

Он был прав, вчера я понял это,

наяву /опять/ увидев чёрта.

У скелетов нет в шкафах скелета.

 

Был врачом… хорошим, без апломба…

Пациентом проще – ниже риски.

Джим, прошу, когда прибудешь в Лондон,

не забудь прислать мне ящик виски.

Я хочу с тобой, герой Квебека,

всё забыть, отметив пьянкой встречу.

Что-то есть ещё от человека –

пью и сам себе противоречу.

 

Жаль, что не попал к тебе на свадьбу,

говорят, жену ты выбрал – чудо…

Трелони эсквайр, спалив усадьбу,

пару лет назад исчез в Бермудах.

Хорошо, когда спасает вера…

Шар земной /ведь правда?/ кто-то крутит.

Заходил Бен Ганн, он нынче в сэрах –

подавлял восстание в Калькутте.

 

 Мне пора, испытывают токи,

после них все мысли будто в гипсе.

До свиданья, сэр Джеймс Вильям Хокинс.

Из Бедлама

Dr. David Livesey

 

 

 

 

5-24. 23-00 по Гринвичу

 

Дядюшка Джим не боится проснуться в могиле.
Дядюшка Джим - убедительно-искренне мертв.
Маленький Тим - искупать перед сном не забыли?
Пена для ванн: преотличнейший розовый сорт.

Мама у Тима - почтенная рыжая Салли.
Шьет пеньюары для всех молодящихся дам.
Пальцы у Салли давно безнадежно устали -
Видимо, участь такая у любящих мам.

Город живых: в нем живые деревья и люди.
Не помышлять о плохом - это лучший девиз!
Ясно,что смерть в свое время за каждым прибудет,
И уведет, заберет - или Вверх, или Вниз.

Ну а пока мама Салли все пашет и пашет...
Как быть семье, если нету в ней взрослых мужчин?
Тим - он малыш - да еще все ломает и мажет,
Если сидит и скучает в кроватке один.

Только ночами, надевши батистовый чепчик,
И проклиная несчастную долю свою,
Салли - чтоб Тим не проснулся - тихонечко шепчет:
"Джим! Ты устроился славно. Воскреснешь - убью!"

Дядюшка Джим снисходительно смотрит на это,
Ровно в двенадцать он выйдет из гроба, кряхтя.
...Бедные мамы своих необузданных деток 
Без убиенных папаш одиноко растят.

 

 

 

 

5-25. Как в тот день

 

Крепнет ветер. Свинцовые тучи.

Шторм с востока. Вот-вот подойдёт.

Волны к небу. Всё выше и круче

как в тот день, когда бросили плот.

 

Капитан злополучной "Медузы",

моё имя? Жан дэ Шомарэй.

В Сенегал шли. Да сбился я с курса

и "Медуза" засела на мель.

 

«Шлюпки на воду! Судно оставьте!

На мели нас фрегат не спасёт!»

Мачты гнули, вязали канаты -

Люди наспех изладили плот.

 

Шлюпки плот волокли. Берег близко.

Восемнадцать локтей вниз до дна.

Вал девятый…и тут кто-то взвизгнул

в страхе диком - "Рубите канат!"

 

Вопли ярости (Да! Я их бросил!)

ещё долго летели нам вслед...

На плоту - полтораста матросов.

Нет воды. Управления - нет.

 

Скажут позже: стемнело. Из ножен

штык, в телах оставляет следы.

Кровь - рекой. Не один уничтожен

был за скудные капли воды,

 

за еду и за место под мачтой...

Рассвело. Но не виден и брег.

На плоту с мертвецами и качкой

двадцать восемь живых человек...

 

...Тех несчастных с плота подобрали,

ну а мне...помню с вечным стыдом

вслед проклятья, по сердцу - как сталью,

я предстал пред военным судом.

 

***

 

Умоляю Вас: не уходите!

Не клянёт меня только прибой!

Даже сын мой (о, горе-родитель...)

От позора покончил с собой.

 

Мне - за семьдесят. Стало ли лучше?

Смерть за мною никак не идёт.

Слышу крики. В душе снова тучи

как в тот день, когда бросил свой плот...

 

 

 

 

5-26. *** (Я даже не думал, что выйдет так ловко…)

 

***

Я даже не думал, что выйдет так ловко –
Ловушка была не хитрей мышеловки;
Спи, моя радость, усни!
Отрава в бокале, и вот ты, как овощ.
Давай же, зови, если хочешь, на помощь –
Здесь мы с тобою одни…

Я ложе тебе приготовил по росту
В саду у ограды, где светятся звёзды
Ярким холодным огнём.
Деревья сиянием лунным одеты,
К чему нам спешить – далеко до рассвета…
Впрочем, пожалуй, начнём:

Надёжно тебя одеялом укутав,
Кладу я в постель глубиною шесть футов.
Как тебе вид изнутри?
О, нет, ты не спишь – я даю тебе слово –
Над краем склоняется труп безголовый.
Да, это я, посмотри!

Ты знаешь, возмездие – страшная сила,
Меня не сдержали ни смерть, ни могила.
Из преисподней назад,
Тобою коварно убитый когда-то,
Пришёл я, в руках с головой и лопатой,
Чтобы забрать тебя в ад!

Ты просишь пощады, но я, торжествуя,
Кидаю в лицо тебе землю сырую,
Предвосхищая финал.
Завидуй же тем, кто уснул и не дышит!
Твой крик с каждой горстью всё глуше и тише
И, наконец, замолчал…

 

 

 

 

5-27. Хвала нерождённым

 

И слышал голос... говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нём всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним...
Откр. 6:7-8

Стучали копыта. От этого стука
Трещала височная кость.
Деревья хватали коней многоруко:
Постойте, не время... Но время с испугу
Галопом неслось.

Лохмотьями чёрного кислого дыма
Заштопан начавшийся век.
Ах, если бы только, как прежде, могли вы
Обычной голубке с листочком оливы
Доверить ковчег...

Хвала нерождённым в текущем столетье.
Я тоже не буду рождён.
Ты слышишь – свистят бесноватые плети?..
Счастливые сны на последнем рассвете
Смывает дождём.

Иди и смотри. Вчетвером, как по нотам.
Последний – на бледном коне.
И будут взрываться от страха аорты,
И станут живые завидовать мёртвым,
А мёртвые – мне…

 

 

 

 

5-28. РАСПЛАТА

 

И вроде, выходил он ненадолго,

Оставив деток с мамой на часок.

Когда вернулся, от родного дома

Одни руины, пепел – боль и шок.

 

Бессильно опустившись на колени,

Весь белый свет и Бога проклинал,

Рыдал отец семьи до исступленья

И голову о камни разбивал.

 

Навек угасла прежней жизни радость,

Сменилась ощущеньем пустоты.

Поход за хлебом обернулся адом.

Не будет мира. Сожжены мосты…

 

И встав с колен, уверенно и твёрдо,

Друзьям поклялся, всем родным своим,

Что он не станет торопиться к мёртвым,

Пока не отомстит врагам живым.

 

 

 

 

5-29. Как мы смеялись…

 

Как мы смеялись, когда были вместе, моя Эвридика!
Какой красотой ты встречала меня на рассвете,
И я был бесплотным голосом - чистой душой, безликим
Образом, песней природы, - никогда не рожденной и оттого бессмертной;

Как мы смеялись, как счастливы были вместе!
Людям на зависть,
На потеху богам…
И с чего мы взяли, что будем длиться вечно?
Что теперь никогда
Не расстаться нам?

Я лежу на земле, и смерть призываю истово,
И пальцы перебирают струн горячий песок -
И рушится мир, и улетают листьями
Молитвы, проклятья… Слова. Только слова - и всё.

Я завидую тем, что замертво в битве падали,
Завидую тем,
Чьих страданий не счесть…
Я спущусь за тобой, где бы тебя ни прятали.
Верить бы лишь,
Что ты хоть где-то есть.

 

 

 

 

5-30. Он – пойдет…

 

Наказание – это не месть.

Только как удержаться от мести?..

Он  целует осиновый крестик,

Порываясь молитву прочесть.

Приложить бы всю силу к словам,

А поверх - отсеченное счастье:

«Я спасу тебя,  милая Настя.

Я тебя никому не отдам».

 

Там, среди бесконечных костров,

В самом пекле шатрового ада,

На него уповает отрада…

Там, среди бесконечных костров…

Искры звездами тянутся вверх,

Будто небо  на землю упало,

Полагая, собрав в покрывало,

Задушить этот дьявольский смех.

 

Он лежал, обреченно кляня

Безопасность постылой  засады,

Представляя, как вертятся гады

В негасимой  геенне огня…

Он - пойдет. Непременно пойдет,

Лишь уймется языческий выжег,

Чтобы быть к ненаглядной поближе.

Он – пойдет…

 

 

 

 

5-31. *** (Он выпустил книгу, ты помнишь придурка?..)

 

***

«Он выпустил книгу, ты помнишь придурка?

Вот чёрт… он действительно выпустил книгу».

Я помнил того молодого ханыгу,

О чьи сапоги мы тушили окурки

И хрипло смеялись над загнанным в угол.

Он плакал, размазывал жёлтые сопли…

«Послушай, Серёга, улыбку прихлопни,

Посылка пришла мне с посланием «Другу».

В ней сборник рассказов «Святая десница»…

«Мне тоже – гостинец, в обложке зелёной.

Минуту назад проводил почтальона,

Пойду, погуляю по свежим страницам».

 

Дойдя до начала второго рассказа,

Свалился в нирвану, приснились Багамы,

Гнилой доходяга со взглядом лукавым,

И баба Яга с пирогами от сглаза.

С утра, заварив два пакетика чая,

Я выдавил сны гуталином на щётку.

Недавно подкинули мне подработку,

Квартирным вопросом заняться с бичами.

«Там всё по закону, – сказали мне, – что Вы,

Поможете людям оформить бумаги.

Сойдёте на улице Тыниса Мяги,

Найдёте контору «Десница святого».

 

Я снова бежал от абзаца к абзацу,

Где главный герой зарабатывал фальшью,

Он в низости падал всё дальше и дальше,

Себя начиная в ночи опасаться.

Скрипели зубами колёса трамвая.

«Мужчина выходите?» «Тыниса?.. стойте…

Стреляли в героя на ТЕННИСНОМ корте!»

Кондуктор в окно посмотрела зевая.

Зелёный пацан, от меня в полушаге,

В лицо рассмеялся: «Вам жалует автор»

И бросил журнал с новостями  на завтра:

«Убийство на улице Тыниса Мяги»…

***

Серёга-ссыкун для подставки стакана

Использует книгу «Святая десница».

Закладкой рассказа «Акулы-убийцы»

Лежит непробитый билет на Багамы.

 

 

 

 

5-32. Через час вы будете смеяться…

 

Кошки на душе, и всё хреново,

Впору диогеном в бочку лезть.

Состоянье, в общем-то, не ново:

Выпил море - получай болезнь.

 

Кто вчера орал: «Нон модерато -

Ром, текила, водка с коньяком!»

Мы ужрались вусмерть, как пираты.

Колокол в башке гудит по ком?

 

Все тела на равных – штабелями,

Пол под нами ходит ходуном,

Бодрый дух останкинской салями

 Жизнь не возрождает ни в одном.

 

Чьи-то джинсы сушатся на рее,

На флагшток нанизан огурец.

Мысль моя запуталась в хорее

 С рифмой, что кончается на «ец».

 

Не уймёт огня пустая тара.

Что ж, пират, страдаешь поделом.

Вылетаю попугаем ара

 Курсом в супермаркет за углом.

 

Выход найден. Потерпите, братцы,

Оживит вас крепкая вода!

«Через час вы будете смеяться

 По-иному»… или… как всегда?

 

 

 

 

5-33. Последний пароход

 

                     Я остаюсь, чтобы жить.
                               "Черный обелиск"

Улыбнись, очень шляпа к лицу... Ты успела забрать у модистки?!
 Как Россия - с полями без края. И лентами - цвета Невы...
Прогудел пароход, не поймешь: то ли "Всё!", то ли "Аста ла виста!".
 Посмотри, облака взмыли в небо крылом заповедной совы. 

Нашептали тебе окаянные ночи про скорую гибель,
Про горящие тверди и выси, про всадников, сеющих зло.
Истанбул и Харбин засчитают брезгливо прыжки и прогибы,
Принимая незваных гостей под своё вороное крыло. 

Но еще на земле ( здесь земля остается навеки святыней)
 Я прощаю. Прощаю тебе исступленье, безверие, страх.
Остаюсь навсегда, ни осьмины, ни горстки не выдам на вынос.
Остаюсь, чтобы жить. Зай гезунд.* Улыбнись на прощанье, сестра.

---
* до свидания (идиш)

 

 

 

 

5-34. ПЕРЕД АТАКОЙ

 

 

 «Через час  вы  будете  смеяться  по-иному.  А  те  из  вас,
 кто останется в живых, позавидуют мертвым!»

 

…В тупик зашли переговоры, 
и запашок кровавой ссоры, 
как будто дым пороховой, 
смешался с утренним туманом, 
и мы сплотились с капитаном
на предстоящий бой.

 

Угроза Сильвера шальная 
взвилась, как знамя негодяя, 
ухмылкой черепа в костях, 
и, озарён пиратским флагом, 
он, выступая чёрным магом,
в нас вызвать хочет страх.

 

Знать, рассчитавшись с океаном,
или с судьбой, как чистоганом,
всем серебром своей ноги 
за сундуки чужих сокровищ,
он верит – бой за карту стоящ, 
и пусть дрожат враги!

 

За то, что мы здесь не по праву, 
ещё на корабле расправу, 
как суп, готовил повар наш.
Сей дьяволу продавший душу
пират, и высадясь на сушу, 
идти на абордаж

 

готов с командой негодяев,
к чудовищным деньгам ведя их.   
Но только яма – их удел. 
Затем, что вижу каждый день я,
что честных любит Провиденье,
и тех, кто юн и смел!

 

 

 

 

5-35. Последняя точка

 

Хоть какой бы ты ни был акулой пера,

Если Боги решат, что пора умирать, -

В одночасье зависнет шальная игра,

Написав напоследок  "game over".

И прошепчут  друзья: "Славный был рифмоплёт",

А прозектор устало плечами пожмёт,

Даже пробы собрав, он никак не поймёт -

От чего же ты всё-таки помер.

 

Можно с жизнью расстаться в кровавой войне,

Можно в царство Аида спуститься во сне,

И в безоблачный штиль оказаться на дне,

Потонув в скорлупе от ореха.

Ты ж не стал, как другие, рубить сгоряча,

Настрочил эпиграмм до кончины за час,

И, на зависть живым, этот час хохоча -

Просто лопнул, счастливый, от смеха.

 

 

 

 

5-36. Каучуковый час

 

По бетону шасси раскатало жука каучуком, стремящимся к заданной цели.
Оторвавшись, повис на одно лишь мгновенье...
В дом тащили добычу, стараясь ступать в такт полету Земли, муравьиные цепи...
Мерно пели моторы отсчет... небеса довернули на нос – так сподручней. Раскосо
улыбался "Малыш", вверив морду Востоку – в поминутно рассчитанный ад Нагасак
сквозь кабины блестящей стеклянную осыпь...

Где-то там, оцифрованной ранней порой, окликает беду остекляненный Цельсий
закипающим, треснувшим, выпитым тельцем – плазмы вал, тьму и пеплом летящих ворон.
Каучуковый час целью узится: целься!

 

 

 

 

5-37. *** (Смеялся старый шут. Под сводами дворца…)

 

***

Смеялся старый шут. Под сводами дворца

Смеялось и покашливало эхо.

Мелькали тени в масках, без лица,

Шут умирал и корчился от смеха.

 

У изголовья не было друзей. Всегда один,

Дворцовых тайн хранитель,

В одном лице слуга и господин,

Униженный придворный повелитель.

 

Спустилась ночь. На каменной стене

Отплясывал, метался свет лампады,

И кто-то на  невидимой струне

Звук выводил старинной серенады.

 

Смеялся старый шут, скрывая боль.

Под маской гомерического смеха.

А во дворце плясали карамболь -

Ведь смерть шута веселью не помеха.

 

Вошли придворные толпой. Вошел король.

Едва взглянув, промолвил: «Доигрался?

Тебе к лицу, мой друг, немого роль!»

И мёртвый шут беззвучно рассмеялся.

 

Тот страшный смех, лампады чёрный дым,

Под сводами над телом распростертым

Ниспослан был не мёртвым, а  живым,

И все живые позавидовали мёртвым!

 

 

 

 

5-38. Минздрав предупреждает

 

Надысь на конкурс собрались мы:

Осел, козел, медведь, лиса.

Звоните нам! Пишите письма!

В чужие, страшные леса.

 

Ведь мы - ни ухом и ни рылом,

Но каждый мнит себя творцом

И, словно ангел легкокрылый,

Летит - с размаху в грязь торцом.

 

А встреченных чужих пернатых

Царап – и в клетку, на засов.

Поскольку мы в душе пираты

С одноименных конкурсОв.

 

Мы косим. Дружно. Под паяцев.

Строчим туфту в поту лица.

Но если вздумал кто смеяться,

Ужо тому достанется!

 

Осел изымет ревом душу.

Козел проткнет рогами зоб.

Медведь оттопчет гадам уши.

Лиса запустит сыром в лоб.

 

Гульнет по полной наша труппа,

Смешливых нА кол посадив.

И пусть их душит зависть, к трупам -

У тех мученья позади.

 

 

 

 

5-39. Горе побеждённым. Козельск 1238

 

По Жиздре до Оки два птичьих перелёта.

Но две луны в осаде заноза, "город злой".

Проворные стрелки не мёрзнут без работы.

Пора острастки ради покрыть Козельск золой.

 

Суровый бородач не ласков был с послами,

Не согласился город без боя сдать орде.

Не зная неудач, мы в пыль развеем камни,

И пожалеют скоро себя живые здесь.

 

Ощерившись в ножи, блестя клыками зверя,

Под град из стрел геройски шагнула злая рать.

Так мало стоит жизнь, чудовищны потери,

Когда судьба для войска – не жить, а умирать.

 

Все пали как один в кровавой жуткой сече,

Но каждый взял с собою моих десятерых.

Пощады не дадим – быть мёртвым много легче,

В горячке после боя в куски порвём живых.

 

 

 

 

5-40. *** (В кустах терновых дрозд поет…)

 

В кустах терновых дрозд поет,

Охотника в пылу не видит,

Стрелы непостижим полет,

Неотвратима птахи гибель…

 

Идет девчонка вдоль шоссе,

О будущей любви мечтает,

Несется джип во всей красе –

Душа невинная взлетает…

 

Судьбы никто не может знать,

Пусть «Аннушка купила масло»,

Опасности мы ищем знак,

Но все вокруг так безучастно…

 

Прямая жизни дрогнет вдруг,

Обрыв произойдет нежданно,

Не сотрясет уже испуг,

За роковой оставшись гранью…

 

Мир наш отнюдь не сибарит,

Он хрупок, беззащитен, тонок,

И гибнет, рушится, горит,

Как груда брошенных картонок.

 

Империи и города,

Спитак, Помпеи, Хиросима,

То грянет черная орда,

Перл-Харбор полыхнет, Цусима…

 

Свой ждет всех нас Армагеддон,

Любая жизнь – на паутинке,

Возврата нет за Рубикон,

Стопчи хоть все свои ботинки…

 

Душа обречена страдать,

В потустороннем даже мире,

Черней там может быть беда,

Повиснут крылья тяжкой гирей…

 

Любовь одна таит лишь смысл:

Нить золотая Ариадны,

Надежды в море бурном мыс,

Живой лозы сок виноградный!

 

 

 

 

5-41. В мае 42-го…

 

Горячий зной оплавил небеса.
Ни тучки! Но, назло метеосводкам,
В май ворвалась гроза. За полчаса
Открыла фронт, дав залп прямой наводкой.

Что ж, я тебе, гроза, чертовски рад.
Лицо подставлю ливню-забияке.
Греми в набат, весна! Проснись, комбат!
Пора в прорыв. Минута до атаки!

"У вас есть час на то, чтоб сдаться в плен! –
Динамик связки рвал голосовые, –
А после – смерть. Не примете размен –
И мертвым позавидуют живые!"

Враждебно небо. Мы окружены.
И бог войны – не наш – прижал пехоту.
Поднимешься – и вырвет из весны...
"Отставить смерть! Морпехи, за работу!"

На флоте нет ни трусов, ни иуд.
А значит – в бой! И нет пути иного.
Но мы – живучи, коль к стене припрут,
Сто к одному – игра для нас не нова.

Что ж, ленту в зубы, в руки ППШ –
Стреляй, дави и глотки рви ногтями.
И дрогнет враг, и, правый суд верша,
Прорвёмся. Там Москва, Москва за нами!

 

 

 

 

5-42. Пепел истёртых истин

 

Когда вся жизнь на мушке револьвера,

А время тихо тикает в обойме 

События проносятся на первом

Щелчке курка. И ты - уже покойник.

 

Ах! Тысяча чертей под утлым килем!..

Шторм дышит смертью. Судьбы словно щепки

Смывают волны. Слезы крокодильи

Мы заряжаем в русскую рулетку.

 

Стал лишним час. Отныне - не до смеха:

Живые позавидовали мертвым,

В стихийной схватке моря с человеком -

Размытая условность истин твердых...

 

 

 

 

5-43. *** (Без пятнадцати... Без десяти…)

 

Без пятнадцати... Без десяти...
Без пяти... Вот и первый удар.
От стола никуда не уйти.
Бьют часы. Новогодний угар.

Две-три рюмки: несвязная речь.
Три-четыре: пойдём танцевать!
Пять-шесть-семь, но не хочется лечь.
Я не жаворонок, я - сова...

...Утром, первого, будит жена:
"Ты живой? Просыпаться пора..."
Дай... Водички... Холодненькой... "На!"
Боже... Лучше б я умер вчера...

 

 

 

 

5-44. Новогодний корпоратив

 

Порхают снежинки, изысканно-просто
Украшен  огнями торжественный зал.
Накрыты столы, и хорошие тосты
Нам только ленивый ещё не сказал.

Вино разливая, хохочут коллеги,
Сверкает рубинами  аперитив.
Как верно советовал мудрый Карнеги,
Охотно внедряюсь в родной коллектив.

Заманчивы конкурсы, ветрены танцы,
Фривольным движениям взгляды под стать.
Партнёрам даются и сальса, и вальсы -
И градус веселья готов нарастать.

Коньяк и шампанское, водка, мартини
Искрятся в бокалах и плещут рекой.
Взобраться на стол и, красуясь в бикини,
Исполнить канкан? Ну, конечно! Легко!

Забыв кредиторов, грядущие иски,
Кружит мимо ёлки цветной хоровод.
Интимные игрища, бренди и виски -
Да здравствует праздник! Даёшь Новый год!

Какое кошмарное утро! На блюде
Рассола стакан, и похмелье кляня,
Прошу милосердия, добрые люди,
Молю: поскорей пристрелите меня!

 

 

 

 

5-45. Золушка.

 

Порвано платье, под глазом созрел синяк,
В чашку просыпано просо и сверху — мак,
Тряпка в ведре, и надменный, как неба знак,
Мачехи взгляд и свинцовый её кулак.
Господи Боже, за что же, скажи мне, так?

Сёстры хохочут, толкаются и плюют.
Я не рыдаю, я сильная, всё стерплю.
Вены не вскрою и не сплету петлю.
Папочка, милый, как я тебя люблю,
Только зачем в наш дом ты привёл змею?

Верю, сегодня выпадет верный шанс,
Крёстная фея явится через час,
Будут мне кучер и крашеный тарантас,
Будут мне принц и праздник, и вряд ли хоть кто из вас
Сможет поверить в правдивость ушей и глаз.

Я всё успею, знайте. Уже к утру
Многие, кто плевал на меня, умрут.
Тех, кто останется, я в порошок сотру,
Будут завидовать мёртвым. И я не вру.
Только вот просо в тарелке переберу...

 

 

 

 

5-46. Однажды время выбрало мишень…

 

Однажды время выбрало мишень.

На старом фото: нараспашку окна

На кухне, ползунки, пелёнки сохнут,

И женщина, легка и беззаботна,

Смеётся, обнимая малышей…

 

А кто был тот, великий режиссёр,

Снимавший русский слэшер с чувством  долга:

(Мячи, панамки, сдавленный, над Волгой

Плач детский, так беспомощно - недолгий)

Не прокричавший в бездну: «Стоп - мотор!»???

 

И,  видя это, не сошёл с ума

Любой другой, когда такая тема:

Распался мир. На воды пало небо.

Незримы были Боги, глухи, немы…

Другому повезло, но эта мать

 

О счастье пела, выйдя на погост,

И в землю лечь у Господа просила,

Присев бочком на краешек могилы…

 

У смерти равнодушной нет мерила.