Александр Блок
Незнакомка
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бессмысленно кривится диск.
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушен.
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!» кричат.
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
======================
Стихотворения команд:
2-1. Бабушка
Лунный луч нашёл лазейку меж портьерами,
Свет и тени на стене игру затеяли,
Ворожат
и веют древними поверьями,Заплетают колдовское рукоделие.
В зеркалах мелькают лица посторонние,
Кот шипит и под диваном робко прячется,
Тишина разбита криками вороньими -
Заморочила мне душу ночь-захватчица.
Петухи не прокричат зарю рассветную –
Где найти их в этом чёрном мегаполисе?
В суете дневной никак я не проведаю
Тихий дом, где за меня старушка молится,
Просит Бога пожалеть меня, беспутную –
Только шёпот шелестит в уютной комнате.
Без её молитвы выжить очень трудно мне
Этой ночью в городском холодном омуте.
Снова маюсь то мигренью, то неврозами.
Мне б в деревню, помолиться тихо рядышком…
На востоке небо стало нежно-розовым,
Снова утро. Я жива. Спасибо, бабушка.
2-2. Бессонница.
Небесной страннице луне
Наскучили её скитанья,
Приюта просит, подаянья -
Иль это только снится мне?
Обрывки звёздной мишуры
Развесит в прорези окошка
И, помня правила игры,
Таится желтоглазой кошкой.
Следит: засну я или нет,
Упрятавшись под старой шалью,
Полночный мир.
Полночный бред.
Полночных окон зазеркалье.
..........................
Но может быть, ко мне, безбожной,
Всерьёз играющей с луной,
Заглянет Бог и осторожно
Погладит волосы рукой.
2-3. Добрый ночер
Чернилами растекся мрак по незнакомым переулкам.
Ни человеков, ни собак… Звучат шаги, и звуки - гулки.
Вот странный дом – как гордый слон, что укрощен и заморочен
Семейкой мраморных колонн, взмахнул ушами: «Добрый ночер!»
В глухой стене открылась дверь в нездешне-пламенное где-то,
Исторгнув лаву, вкус потерь и лихорадящее лето.
Горячий воздух дик и глух, и что-то бродит там и бредит
Настойкой старых невезух, мешая страх со вкусом меди.
Нездешний друг? Возможный враг? Дыра в реальности?.. А впрочем,
Ни человеков, ни собак... И я ответил: «Добрый ночер!»
2-4. Пулково, 1942. Рассказ артиллерийского наблюдателя.
Весенний и тлетворный дух витал
Над нашими окопами в апреле.
Сквозь ржавый покореженный металл
Цветочки мать-и-мачехи желтели.
Текли ручьи в землянки под горой,
Где сталью парк подстрижен под гребёнку.
А немец этой вешнею порой
Сидел сухой и сытый за Волхонкой.
Ничья земля... Ничья? Но дом родной
Вон там стоял, у церкви, на пригорке.
Жена в блокаде сдюжила зимой,
А сын не выжил... До чего же горько!
Со снайпером выслеживал врага,
И если не хватало нам снарядов,
Ему я эти цели предлагал,
Чтоб супостата приложил, как надо.
У немца в Царском множились кресты,
У нас на склоне встали обелиски...
От Пулковской изрытой высоты
Путь до Берлина предстоял неблизкий.
2-5. Старуха
Настигла старость незаметно, крадучись.
Стихает рядом жизненная сутолочь,
Пустынный круг всё удлиняет радиус
До тьмы вдали над пылью переулочной,
Туда процессии бредут печальные.
Взирают сверху сумрачные вестники –
Манят последними для душ причалами.
Уходят в небыль сверстницы и сверстники.
Что вещным было – ныне только символы,
Стекляшки для девчоночьих секретиков.
Коль не с кем спорить, исчезают стимулы.
Лежат погосты вышивками крестиком.
Чредой картины лет былых, поблёклые,
Но тексты к ним придумываю разные:
Как вызнать бы, что было подоплёкою
обиды, что нанёс ты недосказанным…
Всмотрюсь: вот эта мизансцена – чёрная:
Ведь ты молчал, не споря, не витийствуя…
Бывает: больно бьют слова речённые,
Насколько же молчание убийственно.
Судьба не любит потакать наивности.
Как в твой уход, опять я горем сгорблена:
Всех слов, не сказанных, уже не вынести –
Склонюсь над их, как над твоим, надгробием.
2-6. Восхождение
Отмучившись, повесилось вдали
над пылью переулочной светило.
Последний день. Как вечный раб, катил он
минуты по округлости земли.
Тринадцатое. Пятница. Олимп.
Пять путников в предчувствии счастливом.
Ах, если бы! Лишь тень горы у ног,
вершина где-то там, за облаками.
Мешок заплечный тянет, будто камень.
Устали, отощали - путь далёк,
и старший пять сухариков извлёк,
закончив соловьёв кормить стихами…
Смочил в вине и нам, сидящим вкруг,
вручил, как олимпийские медали.
И вспомнился домашней пасторали
приятный и восторженный досуг
среди друзей горластых и подруг,
что вместе о возвышенном мечтали!
Хоть каждый знал, что тягостен подъём
и спуск обратный - не подарок тоже,
а шанс добраться призрачно ничтожен.
К тому же не понять, зачем идём?
Там только неба стылый окоём
и метео – сплошной мороз по коже.
А может быть, назад? Уют, камин
и кресла, обнимающие нежно.
Всё так привычно в этой жизни прежней.
Но кто-то сверху выкрикнул: - Come in!*
И вновь азарт пьянит почище вин.
Уже идём! Конечно же, конечно!!
---
* Come in – (англ.) входите
2-7. Loco dolenti*
Мне привиделось, мой герой:
В жарких сумерках антиполдней
Ты пристроился к преисподней и
Занялся своей игрой,
Ходишь ужинать к сатане,
По мамзелькам стреляя взглядом –
Манок запах упругих ягод (иль
Это только снится мне?)
Я не буду кривить душой,
Потому что кривить-то нечем:
Чёрт был чёт, а без чёрта – нечет... ну
Что мне я, ведь ты ушёл?!
Чертит чёртово колесо
Завихрения неблаженства,
Темнота зашифрует жесты, и
Ни к чему держать лицо.
Всё не к месту – ни в масть, ни в месть.
Буду жить, до последней строчки
Притворяясь, что мне – не срочно, что
Есть душа, как прежде, есть!
Слёз горошины в решето
Соберу и посею море,
Утоплю в нём "Memento mori!", и
Будь что будет! Решено.
*Loco dolenti – в болевой точке.
**"Memento mori!" – Помни о смерти!
2-8. Степное
Разлился летний день над степью,
горячий воздух дик и глух.
Понурый конь покорно терпит
жару, неволю, жажду, мух.
Полынный дух щекочет ноздри,
земля иссохшая пылит.
Но пахнет степь всё так же остро –
травой и потом кобылиц.
Вросли тугие путы в кожу,
и, будто слепень, жалит боль.
Но конь никак забыть не может,
как гнал табун на водопой.
Навстречу злобно мчался ветер,
хлестал и путался в хвосте.
И слёзы пряча в горицвете,
стонала раненая степь.
Звенел ковыль, манили дали.
Вперёд! Бежать, нестись, лететь…
Но вышло время – обуздали,
впрягли. И в ход пустили плеть.
…Хромой, измученный извозом,
усталый конь глядит с тоской,
как льёт июль на землю воздух -
горячий, дикий и глухой.
Степной ковыль всё так же стонет.
И мчится вольно, пыль клубя,
на водопой к седому Дону
табун пугливых жеребят.
2-9. Оранжевый солдатик
Опять она считает поезда –
Оранжевый солдатик в старой будке,
А с ней дежурит сутки через сутки
Железная дорожная звезда.
Опять она с темна и до темна
Внимательно следит, забыв про чайник,
Как мчится вдаль, её не замечая,
Огромная товарная страна.
Опять она сигналит на сигнал...
Опять она передвигает рельсы...
«Ах, боже мой... да что же я... а если
Уйти по ним отсюда навсегда?»
...Опять она садится у окна
И греет чай на линиях ладоней,
Пока звезда, сорвавшись, не утонет
В холодной чаше, выпитой до дна.
2-10. Провинция
Коптит провинция тихонечко,
нетороплива и проста...
приедешь, и до боли - хочется
начать всё с чистого листа,
вернуть/вернуться, плакать/плакаться,
просить/проситься - как? куда? -,
смотреть на старой церкви маковки,
на камышовый плюш пруда,
не торопиться, не загадывать
вперёд ни на день, ни на час,
в раю всамделишном, заМКАДовом,
пить после бани сладкий чай,
жить незатейливо и буднично
и наблюдать, как в свой придел
вдали над пылью переулочной,
зевая, ангел пролетел.
2-11. Дружинник Вешних Перемен
Нервозно хряпают удары
И раздаётся женский визг,
Пусть шепчет здравый смысл: "ты — стар, и
Молчи, дружок, беги, беги,
Но вот повязка, вот рукав
С багровой надписью "дружинник",
И нет мне права на ошибку:
Я - пёс порядка. Я - слуга.
Ведут по звонкой мостовой
Меня встревоженные ноги.
Пусть неказистый, чуть убогий,
Пусть! В этот вечер город - мой.
Здесь правит чернью темнота,
Могли ли вы меня запомнить? -
Я налетел, как тыща конниц
В потоке света, вот он я!
Пусть воет псом худым метель,
И снег растерянно кружится -
В повязку рёбер лезет спицей,
Срывая
флюгера
с петель,
Моё большое экагэ!
И кто из вас меня осудит?!
Я неуёмен, безрассуден -
Дружинник
Вешних
Перемен!
...Уснул мой город, как малыш,
Раскинув улицы-ручонки...
Я от любви к нему не чокнусь,
Но гимн ору котами с крыш.
2-12. Ближе к берегу
Аккомпанируя тоске,
над озером скрипят уключины.
Банальное "куда и с кем?"
поет вода.
Мы друг от друга вдалеке:
твоя среда - благополучие,
а мне не вылезти из кед.
Умна, горда,
Ты любишь модные авто
и дорогую парфюмерию,
и чтобы дома "все окей" -
ковры, камин...
Ты не желаешь верить в то,
что горные плато и прерии
куда прекраснее огней
ночных витрин.
Ты не примеришь на себя
смешное звание "скиталица"...
Но ведь и я не разделю
забот твоих.
А чувства снова теребят
и все надежнее сплетаются
в тугую, прочную петлю
для нас двоих.
2-13. Солнцеобмен
Мне чьё-то солнце вручено - с утра доставили посылку.
КруглО, румЯно, в меру пЫлко. Но только вот … зачем оно?
Ошибка в выдаче светил? Извечный канцелярский хаос?
Бери любое – что досталось! Быть может, кто–то пошутил?
Но где-то дом - там нет огня, лишь тень застыла у оконца
И ждет конкретно ЭТО солнце, что заблудилось у меня…
А в третьем доме в поздний час свет тЕплится, но нет покоя:
Там солнце есть. Но … не такое! Вот для меня бы - в самый раз!
Тоской заполнены дома… И солнцу тоже неуютно:
«Ночь - без надежды вспыхнуть утром. Зачем я здесь? Солнцеобман!»
Мы все попали в этот плен. Чужое солнце – тоже пленник…
Открыл бы кто-нибудь обменник: произведем солнцеобмен.
Мое!!! Я сразу же пойму: пусть со щербинкой, но - родное!
А чье-то – уступлю без боя, ведь мне два солнца ни к чему.
Взойдет оно – осветит дом! Мы вместе через все прорвемся!
Я солнцу - тоже стану солнцем. И буду греть его лучом…
2-14. Морской мираж
В моих словах ни лжи, ни фальши не ищи.
Зачем мне врать? Я честен, как перед расстрелом.
Вот говорят, что есть на свете миражи -
Признаюсь, видел я русалок... Было дело...
День - как обычно. Драю палубу - и вдруг
Как будто что-то поманило к борту, краю.
А над волною, в окружении подруг,
Мираж из сказки я сквозь пену различаю!
И очи синие бездонные в волнах
Сияли ярче, чем алмазы и сапфиры.
Залюбовавшись, я забыл про шторм и страх,
В ушах звенело: "Нет штормов в подводном мире!"
Косяк русалок видел я! Ей-ей, не вру,
Как раз экватор проплывали - сильно дуло.
И словно водоросли - кудри на ветру,
Когда одна ко мне на палубу скользнула.
Подходит, ближе - озираюсь, как на дне,
Боясь увидеть хвост чешуйчатый и ласты.
А дева боцманским баском на ухо мне:
"Вниз, в кубрик, спать, и ром в жару не пей, несчастный!"
2-15. А.t.w.a.
Мой дом горит, весь пламенем объят
От поручней крыльца до флюгера.
Столпился рой зевак - глядят, галдят.
Прогнать бы их к чертям, из люгера
Стреляя вверх иль в сторону реки!
Но я как столб из соли каменной
Стою.. Глазницы дома широки,
Дверной проем дымит оскаленный
В гримасе муки - бойтесь, дураки.
Декабрь ползёт по городу как танк,
И мрак уж прочесал все дворики.
Ещё танцует снег, пожарный шланг,
И пьяницы с глазами кроликов.
А я им шлю воздушный поцелуй
С проклятием на влажном облачке.
Глядите все, теперь измятый рубль,
Кольцо и фотоснимок Сонечки -
Мой дом. (Смеюсь) Сюда ещё бы стул…
2-16. Ищу свою Лауру
французский сонет
Сиял огнями бал – сюжет из светских драм,
Осмеянных пером великого Менандра,
Шампанское, боне, бордо – за квартой кварта
Шли стойкой выдержкой на крепости мадам.
Супругу каверзной отместкой – тихим "да",
Капитуляцией – заклятьем в духе мантры,
Казнились некие на собственном Монмартре
Седьмою заповедью нашего Христа.
И мне искать меж них подобную Лауре,
Предвидя результат, препятствуя натуре,
Смешав в постскриптуме досказанность и не...
Погасим свечи, пусть роман допишет гений,
А ваш слуга покорный, в тщетности сравнений,
Ушёл. С тех пор я знаю: истина в вине.
2-17. Пустыне
Гуляет пепел мёртвых сказок в твоих иссушенных краях,
Пустыня, палевая книга, впусти вдохнуть палящий страх,
Сотри условные границы, на картах вытравь имена,
Позволь войти земной песчинкой, чтоб ощутить, как тишина
Наляжет грузным покрывалом, замедлит время и слова
До пустоты, до сна, оскала, когда душа полумертва.
Когда опять смогу родиться бескровным камнем на тропе
Верблюда - ангела пустыни, что носит вечность на горбе.
Здесь просят смерти как спасенья, как исцеления больной,
Нагретой глиной пахнет воздух, полынью, жаждой и бедой.
Змеятся вымыслы тенями, сухие веки не сомкнуть,
И туареги* колют звёзды, чтоб ярче освещали путь.
Над ними сокол неподвижен, как будто крыльями прибит,
Вокруг прозрачно, отрешённо, до лун, до солнечных орбит.
И будит песня окарины небес надтреснутый хрусталь,
Твою проклятую обитель и очарованную даль.
*Туареги («синие люди») — народ Северной Африки. Туареги считаются самыми лучшими проводниками по пустыне. Существует поверье, что они колют звёзды копьями, чтобы ночью в пустыне было светлей.
2-18. Гимн весенней ночи
Не звон цикад, не трели соловья,
не пасторально-сладкие свирели -
весь мир ночной соитием объят,
и ночи гимн рождается в постелях
внезапным вздохом, стоном, маетой
движений страсти, всхлипом поцелуя...
вне стен и крыш под молодой листвой
любовный гимн возносится, ликуя,
шуршаньем тихим бабочковых крыл,
кошачьим воплем, хрипом, визгом, храпом, -
там, в судорогах тьмы, рычат миры,
и небо дразнит страсти пряный запах,
и звёзд лучи дрожат, свивая нить
галактики, пульсирующей тяжко...
и одинокой навсегда луны
бессмысленно кривится диск. Бедняжка!
2-19. Алло
Она садится у окна… Хотя – не так:
Она сидит, а встать никак не может.
Коляска не переползёт приступок лоджии…
Уже предпринято три тысячи атак.
А вид оттуда – хоть умри! Там АТС*!
Неоновая надпись цвет меняет,
И плавится густой озон игривыми огнями,
И сумрак вероломен, как Кортес.
В ночи над зданием оранжевый шифон,
И лампы вечером пестрящие, как пончо.
(Дом-франт, с таким – на дефиле…да сломан позвоночник;
Хех… этим словом мог быть назван телефон).
Она вообразит, как делают звонки –
Сказать «люблю»; спросить «купить ли дыню?»;
По поводу и без; манипулируя родными…
Летят слова, заострены и коротки.
А в спальне – не в пример – беззвучное стекло.
За ним так верит восьмилетняя ворчунья,
В тот беглый миг, где ног, естественно, не чуя,
Взметнётся чайкой, чтоб сказать «Алло!»
*АТС – автоматическая телефонная станция
2-20. Алкотерапия
Давай сопьёмся, город, в унисон,
не в рифму, не в строку – а в хвост и гриву!
Случайностью в болота занесён,
туманы, чаек терпишь молчаливо,
дворцами оквадратился, потух,
попал на курсы по шитью и кройке -
твой ангел нынче гамбургский петух,
под сенью крыльев прячет новостройки.
Обиделся – дворы-колодцы сжал,
скрипишь железом. Что, съезжают крыши?
Наткни сырок небес на свой кинжал
Адмиралтейской башни ржаво-рыжей.
Мой «Чижик убежалый» от тоски,
прими на грудь коктейль дождя со снегом.
Я здесь, в тебе, до гробовой доски,
Как ты во мне лубочным альтер-эго.
Закусывай, а то уйдёшь в себя,
ищи потом в аптеках и каналах.
А утром все газеты протрубят,
что город был в подпитии немалом:
запутался в названьях островов,
когда мы за Фонтанку с Охтой пили,
шары забрал у всех знакомых львов -
сорвав кресты, привинчивал на шпили.
Ну вот, ты улыбнулся... ладно, спи,
баюкай в глубине себя кварталы,
устал, поди, от алкотерапий,
мой собутыльник тристагодовалый.
Бессмысленно кривится диск Луны,
стихи фантомной болью вены режут,
февральский мир за окнами уныл.
«Достать чернил» - не плакать.
Темы те же.
2-21. Сокровище
На книжный рынок дама робкая,
Набравшись сил,
Свезла стихи свои коробками...
Да кто б купил!
Народ с утра к прилавкам ломится,
Где стопки книг,
Романы, мистику и комиксы
Сметает вмиг.
А что стихи? Обложка бледная
И без прикрас.
За них теперь копейку медную
Никто не даст.
Все просто. Рынок. Экономика.
Товар не тот!
Студентик выпросил два томика,
Так то не в счёт.
Торги закрылись. Дама скромная,
Потупив взгляд,
Домой коробки неподъемные
Везёт назад.
Ей пить абсент дешёвый вечером
Из чаши зла
И клясть судьбу, что ей, доверчивой,
Талант дала:
"Товар?! Пиар, надежд не стоящий.
Так в нём секрет?
В моей душе лежит сокровище,
А проку нет».
2-22. Мой лучший день
В моём стакане отражён,
быть может, лучший день...
Я утром спел с грибным дождём
"ди-лин, ди-линь, ди-лей".
Катилась радуга-дуга,
а я на ней сидел...
И места не было врагам,
и грела важность дел.
Друзья к обеду собрались -
и каждый поднял тост!
В окно влетел кленовый лист
как запоздавший гость...
В моих стаканах - и полынь,
и мёд, и пустота...
В них часто пеной плавал сплин.
...Мой лучший день устал.
2-23. Крестики-нолики
Над правом жить смеясь до колики,
Испытанные острякиЛегко помножат вас на нолики:
Где власть – там в душах сквозняки.
Затем, к погосту выдав крестики,
Оглохнув к стонам и мольбе,
Друг друга в`ыкупают в лести и
Живут счастливые вполне.
От плевел зёрна не очищены
(Светильник разума коптит).
В лохмотья разодета истина,
А мерзость поднята на щит.
Ex malis eligere minima?*
По факту – выбор не велик.
Переступив штрафную линию,
Душа срывается на крик.
Потом жуёт в ночи бессонницу,
В кармане ищет медный грош,
На Пасху, в полночь, Богу молится,
Да пропасть бездной не заткнёшь.
*Из зол выбирают наименьшее.
2-24. Февральский сон голубянки-аргус
Это сакральное счастье, волшебное, в пять с половиной лет –
лежать на плетёном ковре, сочиняя письмо для Миёко в Японию.
Порхают ресницы, пушистая грива и кисти попоны у пони.
Оса по шнуру в полубреде сползает с торшера на маковый плед.
Буква за буквой графитом выводится: Здравствуйте, М а ц у т а н и!
В солнечном свете блестит монпансье и катаются карандаши.
- А кто это здесь пол испачкал и пудры сахарной накрошил?
Мама тепло улыбается, пахнет шарлоткой, дождём, цветами.
В стиле сафари приталено платье и спутан волнистый сессон.
Кажется, красочный хаос её мил и уж точно бесценны каракули
Смешно, от "Булки цвета лисьего хвоста"- на пару плакали...
Бамбуковой флейтой будильника нещадно стирается сон.
Это любовь первозданная, ранняя - и не до мудрых книг.
Ни до завтраков, ни до обедов, ни до ужинов, ни до чего.
Компания. Остров. Река. С палатками, с удочками, с ночевой.
Сладко и трепетно пить поцелуи под журавлиный крик
и прятаться дико, как звери, лишившись покоя на травных татами.
Молча обняться, смотреть, как играет с пыльцою японский хин
Тот, кто принёс золотую кувшинку, выйдет на берег сухим...
"Самое интересное - не цветы, а плоды" (из Мацутани)
А рыжий Кон будет долго крутиться в снах повзрослевшей Нон-тян ...
Лисёнка похитил осенний призыв и некому дать совета
Мамы лет десять уже нет в живых. Аномально-холодное лето.
Счастье не то чтобы было не в кон, просто - дети детей не хотят.
Это совсем не похоже на жизнь, хуже копии мыльного фильма,
плёнка давно устарела, менялся сценарий, сюжеты, статисты.
Теперь режиссёры предпочитают цифру, в любви сплошь "магистры",
там на футоне за ширмой подарок, в коробочке - кимоно или?
Нет... Из коробочек можно сложить ещё один дом по-соседству.
- И что же тебе, дура, надо?, как будто ударило током его.
Нон-тян научилась молчать так изящно - муж, улетая в Токио,
морально доволен генетикой гейши, доставшейся ей по-наследству.
Время одной оставаться однажды и жить, как дрейфующий остров.
Под облаком цвета вишнёвого сока глоточками греться - сакэ.
Смотреть на экран безучастно-беззвучно и чокаться с куклой за К...
вдруг прочитать - умерла Мацутани Миёко, в почти девяносто.
Перезревшие сливы трясёт с поднебесья яростный монстр рывками.
И шлейф голубянок, напуганных градом, налип на светящийся шар
из рисовой тонкой бумаги. Она садится у окна, не спеша,
шепчет норито взбесившимся ками. Но их сердца - камни.
2-25. *** (Она садится у окна…)
Она садится у окна.Невзрачный день в тумане тает,
И за окном листает ставни
Чужая пыльная весна.
Бездонный мир...
Бездомный кот
Шуршит разорванным пакетом.
Ему найти бы двери в лето...
Вдруг повезёт?
Но кто бы мог на всё ответить...
Дрожит в кармане телефон
И разбавляет тёплым «здравствуй»
Палитру луж.
Что в этих красках?
И свет, и тень,
И жизнь, и сон.
2-26. Вышивальщицы
Когда царицею луна взойдёт на небе,
начнёт запечный богомол служить молебен,
и повторится в энный раз сюжет знакомый –
она садится у окна, как у иконы.
Заправит в пяльцы полотно, достанет с полки
косу из нитей-мулине, возьмёт иголку.
Вздохнёт негромко в тишине, в окошко глянет,
как будто что-то разглядит сквозь тёмный глянец.
Переведёт пытливый взор на обод пяльцев,
над непочатой белизной взметнутся пальцы,
и всё, к чему её душа неравнодушна,
неспешно вышьет на канве иглой послушной.
Зажжётся радость по кайме в оттенках рыжих,
здесь каждый вышитый стежок любовью дышит,
струится нежность голубым в изгибе линий,
оттенком бланж – недолюбовь – на тёмно-синем.
Скользит по небу Млечный путь проворной змейкой,
корпит над вышивкой своей Золотошвейка,
за звёздным крестиком другой кладёт красиво,
у швей, небесной и земной, – одни мотивы.
Возможно, что когда-нибудь швея земная
в своём окне погасит свет, в мечтах витая,
и разглядит среди икон в небесном храме –
склонённый женский силуэт в оконной раме.
2-27. Июль неназванного года
Плясало лето под гитару,
Под хор нестройных голосов
Из доморощенных корсаров,
Без корабля и парусов,
Потела водка дармовая,
И Костя - спорщик и трепач,
Пел "Незнакомку", завывая:
"Над скукой загородных дач"...
Костёр искрил, перегорая,
Кипели звёзды в котелке,
Качались сосны и сараи,
И кот в забытом гамаке...
И капля мёда на запястье,
И смех, и Костино плечо -
Конечно, это было счастьем,
Простым, как летний светлячок.
2-28. *** (Что за весну принес апрель?..)
Что за весну принёс апрель!
Цветут прострел и анемона,
И красоты природной эль
Глотают люди восхищённо!
Кругом такая благодать:
Ни дать, ни взять обитель Рая!
Ведёт дочурку в садик мать,
На вату облака взирая.
Но … что за точка в небесах?
И что за гул, и что за вспышка?
Метнулась женщина. Ей страх
Не помешал закрыть малышку.
Ещё мгновение ... И всё.
Издать бы крик, но онемела.
Ребёнка мать всегда спасёт,
И душу жертвуя, и тело.
А гул затих. И снова в путь
На миг застывшие минуты.
Их вспять никак не повернуть:
Плати хоть златом, хоть валютой.
И в чутких душах акварель
В момент сменилась чёрной тушью.
Что за весну принёс апрель?
Народ бежит, грохочут ружья.
Стал воздух терпок и горяч.
И на сердцах следами шрамы ...
И раздается детский плач
Над бездыханным телом мамы ...
2-29. Беседа на отвлечённые темы
Я докажу в любой дискуссии –
И априори буду прав –
В вине букет и послевкусие –
Игра оттенков зла/добра.
И мы, в процессе дегустации,
Конкретно – я и адвокат,
Оценим эти две субстанции,
На основании УК.
Искать вам, думаю, бессмысленно
По винам лучшего "спеца" -
Я – прокурор, я знаю: истина
В вине. Конкретного лица.
2-30. Полёт с дымком
Бушует пламя в русской печке, преобразуясь в лёгкий дым...
Столетний дом... Ещё не вечер, уже не день... Но где же ты?
Горячий воздух льётся в небо, и я несусь в его волне -
Куда? Конечно, прямо в небыль...
Иль это только снится мне?
А небыль - там же, где и нежить, в густом лесу, в полночный час.
Там пар болот игрив и нежен, но это летом... А сейчас
Кругом снега, уже не вечер, ещё не ночь... Бреду к сосне,
Размах которой бесконечен...
Иль это только снится мне?
На древо хвойное взбираюсь, слегка подсвеченный луной.
Со мной кикиморы играют, а может, вовсе не со мной?
Как ствол изящно перламутров! Как безрассуден мой маневр!
Уже не ночь, ещё не утро...
Иль это только снится мне?
Вкушая лешего насмешки, бросаю спиннинг в небеса,
Златую белку на орешки ловлю - и удивляюсь сам,
Прошу исполнить три желанья - она кивает, ей видней!
Она пленительно живая...
Иль это только снится мне?
И вот подхватывает ветер меня с верхушки деревца
И, прокативши по планете, нетвёрдо ставит у крыльца.
При мне бутылка "Амаретто"( пустая! ), ломтик пралине...
И ты - у печки разогретой...
Иль это тоже... снится мне?
2-31. Ночной разговор
Я знаю: истина в вине.
И только это ныне свято.
И вот – сидим мы, два солдата,
В тревожной, чёрной тишине
И знаем: истина на дне
Обшарпанной, помятой фляги.
Не то, что нет былой отваги,
Нет веры в нас. Всё дело в ней.
Ведь на войне как на войне:
В окопах - грязь, в тылу - измена.
И жизнь твоя имеет цену
Порядка тридцати монет.
И кто сегодня на коне,
Те не спешат на поле боя.
Им наплевать на нас с тобою
И до отчизны дела нет.
Ты знаешь, брат, сдаётся мне,
Что человека, вот в чём дело,
Мы видим только сквозь прицелы.
Ты мне скажи: по чьей вине
Здесь, в этой проклятой стране,
На правду правда точит нож, и
Ложь без пощады бьётся с ложью,
А истина всегда в вине?
2-32. У окна
Она садится у окна и долго смотрит на прохожих -
Как будто силится понять уместность целей и наград,
Порой неясную и нам, упорно лезущим из кожи,
Готовым собственную мать снести при случае в ломбард.
А рядом в ящике чудном истошно дикторы вещают
Про кучу взятых рубежей и в прах поверженных врагов.
За кадром сложены давно с другими лишними вещами
Совсем немодные уже стихи про парус над «Арго».
На нет растаскано добро, а зла бесплатного навалом.
В предчувствии конечных дат закат все чаще кровью рвет.
Звенит лукавый серебром в плаще, подбитом ярко-алым,
И каждый первый – кандидат на звание «Искариот»
И каждый хочет доказать, что он и есть пупок планеты,
Что соль отборная земли не где-нибудь, а прямо в нем.
И правда режется в глаза с такой решимостью при этом,
Что думаешь, здоровы ли играющие днем с огнем.
Входя в летальное пике, снаружи сумерки все гуще.
Как символ брошенных затей пылится в рамке Иисус…
Она пригрелась в уголке и жмурится на сон грядущий,
Повадки странные людей мотая лапами на ус.
2-33. Учительское общежитие
Денёчек майский чуть поник,
гася зарю клубничную.
Сажают крокусы в цветник
физичка с ботаничкою.
Химичка спит и видит сон
(впитав пары от опытов):
что Ломоносова закон
низверг ушастый Кропотов.
Сидят в тетрадочных горах
богини математики –
была контрольная с утра.
(Ох, детки невнимательны!)
Наверно, мыслями в Перу
иль на другой планете вся –
гуляет с кысей по двору
географиня светская.
«In vino veritas!» кричат
русички из песочницы –
литровки мало для девчат,
ещё им песен хочется.
От всех... бежит который круг
(в мечтах – куда приткнуться бы)
один-единственный физрук,
мелькая ловко бутсами.
2-34. Солнце в ладонях
В моих ладонях счастье светится:
Мне чье-то солнце вручено!
Хоть за окном темнит метелица,
И на душе черным-черно,
Но солнце я раздам до капельки,
Зачем мне счастье не моё?
Чтоб люди от потерь не плакали,
Пусть радость каждому поёт.
Частицы счастья всем достанутся,
Подарят свет, сиянье дня,
Но в тонких щёлках между пальцами
Пробейся, лучик, для меня!
2-35. Разговор
И снова ты под этой крышею,
что повидала столько ссор,
где кран водой сочится рыжею –
заводишь старый разговор.
Веселый, словно слезы клоуна,
борьба в партере – кто кого…
И странной близостью закованный
я не могу прервать его.
Слова без памяти, без имени,
текут, как масло по ножу.
А был ли мальчик? – спросишь ты меня.
А есть ли мальчик? – я спрошу.
Факир, достань любовь из воздуха.
Скажи, родная, сколько лет
мы по слезам шли, аки посуху?
Назад уже дороги нет.
Не вороши. Причем здесь знахари?
Тут Самому не по плечу…
Я помню, да… Тебе без сахара.
А я, пожалуй, подслащу.
Идут дожди неслышной поступью,
вздыхают в доме сквозняки.
Мы рядом. Но вне зоны доступа.
Алло… В ответ – одни гудки.
И снова встанет солнце медное,
и мир покажется живым,
лишь наша память, память бедная,
столбом застыла соляным.
2-36. По дороге в Алтан-Булаг
Здесь в тишину вплетают птицы голоса,
Когда багровый диск восходит над курганом.
И веют древними поверьями леса,
И степь тоскует о туменах Чингисхана.
Про эту землю я из книжек узнавал,
И на душе от строчек нудных было пусто.
А мне б из сотен древних рек собрать Байкал,
А мне бы вспыхнуть над Подкаменной Тунгуской.
Хочу быть голосом взлетающей стрелы
В безумном хоре неизвестной ныне битвы;
В эпохе, слепнущей от пепла и золы,
Остаться городом с названием забытым.
И буду я, не упомянутый нигде,
Ждать, что отыщутся мои координаты,
И немота моих безлюдных площадей
Вернётся в мир благословеньем и расплатой.
Я говорю себе: уж больно дерзок ты!
Остановиться всё одно тебе придётся…
Но невозможно оборвать полёт мечты
И бег летящего в атаку иноходца.
2-37. Маргарита
Мечтатели, пророки и блаженные
Поэтам созерцанием сродни.
Творя свои особые вселенные,
В них вспыхивают звёздами они.
Мудрец француз сказал: ищите женщину!
Шуршит без Музы хилый пустоцвет.
Её заслуга часто преуменьшена,
Но, лишь в любви рождается поэт.
Блажен творец, согретый женской милостью.
И рукописи, к счастью, не горят.
И жёлтые цветы своей унылостью
Взорвали чувств таившийся заряд.
Иллюзии пророчеств не утрачены,
Любовь молниеносна, как кинжал.
И днём, и каждый вечер, в час назначенный
Марго спешила к Мастеру в подвал.
Закончен вензель буквы "М" на шапочке,
Туманом зыбким растворился быт...
В юдоли звёздной мастеров достаточно,
Дай Бог им всем влюблённых маргарит.
2-38. Сегодня
Чуть золотится крендель булочной
Среди теней, среди огней…
Проходит ночь, сметая буднично
Рассыпанные крошки дней.
И с воробьиной торопливостью,
Её на шаг опередив,
Мы унесём с тобой, счастливые,
Своё сегодня… Улетим,
Захлопав крыльями и лифтами,
Преодолев подъём и сплин,
И шоколадкой серебристою
Глотаем свой адреналин.
Шурша одеждой, словно фантиком,
Касаясь взглядом рук и стен,
И нашу парную романтику
Стеля в двуспальную постель…
Кольцом бульварным город смежился,
Прокрались тени по дворам,
Ладони слепливает в нежности
Касаний лёгкая игра.
И очевидность наша ветрена,
И одержимость так легка,
Что открывает сердце вентили,
Ни капли сна не расплескав,
А за окном шуршит колёсами
Проспект в предутренней поре,
И ночь – от лифчика полоскою,
И синева в пустом дворе…
И всё подносится на блюдечке,
Каёмкой летнею маня,
И на брусчатке переулочной
Рассвет рассыплет крошки дня…
А ночь, выглядывая сумрачно,
Часы считает и долги…
И снова утро многоулочно,
Где стихнут встречи и шаги…
2-39. Салат
Какими кухни стали скучными -
не возбуждают аппетит…
Салат готовить мне поручено
той дурой, что во мне сидит.
Когда-то славно было с печками:
за каждой - свой родной сверчок…
Я огурцы крошу сердечками,
швыряю стрелками лучок.
Давлю лимон, чуток прованского,
горчица, перец, тлен и прах...
Я не была судьбой обласкана -
всё кисло, горько, как в стихах.
И не от лука только плакала
над миской много лет подряд...
Назло всыпаю ложку сахара
в ненужный, в принципе, салат.
Солить? Да он и так зарёванный.
Напрасно я роняю нож -
в мой мир, салатом завоёванный,
уже давно никто не вхож.
Обычный день закончен, вроде бы...
Луна за окнами видна -
как я по кухне, бродит по небу
всегда без спутников, одна...
2-40. Последняя
Русь. Как водится, в глубинке - луг, покрытый росами.
По заброшенной тропинке шла простоволосая
Молодая ворожея с песней, да невесело -
Допоздна делилась с лесом знаками небесными.
Каждой аленькой былинке низко, в пояс кланялась...
Ждать ей зайчиков пугливых с лисами, а с ланями
Встретить вечер у обрыва над лихими кручами,
Где извечно спорит ива с вихрями могучими...
В зачарованной пещере под столетним деревом
Ветры скованы, и веют древними поверьями
Разве в дрёмах - ждут ведунью, что на волю выпустит
Разъярённых - громче грома и быстрее выстрела.
"Не буди Стрибожьих внуков, если не осмелишься
Гарь заката встретить вьюгой, многокрылой мельницей.
Стольный город алой тенью не заговорён ещё -
Ладно срубленные стены разнесём по брёвнышку!"
Мгла измученная тает - слово в камень брошено.
Злыми стайками порхают туеса да ковшики -
Точит цепи веры лживой тайными настоями.
Только сердце бьётся жилкой у виска -
"А стоит ли?"
2-41. (Не)много о Чосере
Не спится мне, когда над озером
скрипят уключины в тумане.
Я наизусть читаю Чосера,
увы – себе, а не для Мани.
А раньше, лишь в её бульдозер мы
садились вместе, близко-близко,
я начинал читать ей Чосера,
отца поэзии английской.
На нас поглядывали косо, но
на кой нам мир, когда нас двое?
Я декламировал ей Чосера,
она твердила про удои...
Потом сказала, что несносен я.
...Теперь катается с рабочим.
А я, дурак, читал ей Чосера!
В оригинале, между прочим.
2-42. *** (Над головой – созвездий крошево)
Над головой – созвездий крошево,
Но свет небесный не в цене.
Во мрак лечу – лечусь от прошлого –
И падают навстречу мне
Витрины, лавочки и столики,
И окон яркая крупа,
И пьяницы с глазами кроликов
С их неопознанными па…
Лечу – в мозгу прямая линия,
Там цепь и дерево с котом,
И тучи мертвые и синие
Мешком висят на дубе том.
Из них вода стучит размеренно,
Дыру во мне вот-вот пробьет.
Ржавеет цепь, толстеет дерево –
И жизни вычитает кот.
Судьба моя – на пачке Данхилла,
Еще чуть-чуть – и пустота.
Я, может быть, увижу ангела –
Пускай спасет хотя б кота.
2-43. дежавю
...и лето здесь у трав в долгу,
рубль солнца жёлт и безобразен,
горячий воздух дик и глух,
пух с тополей - что хлопья грязи;
и осень тоже на бобах,
на ободах по бездорожью
влачит хандру, и терпит крах
листва под хлюпкий шаг прохожих;
и дольше горя здесь зима,
и дни короче клятв девичьих...
рука, согревшая карман
в извечном поиске наличных,
нашла заныканный патрон,
но он в сугроб скользнул блесною,
чтоб я под карканье ворон
остался с нищенкой Весною
и, одурев от вешних губ
до летней горечи полынной,
сменял тот самый солнца рубль
на эту подлую картину.
2-44. У окна
Больничный воздух так тяжел и удушающ,
накорвалолен так, что ком подходит к горлу...
Я каждый вечер прихожу и с ней прощаюсь,
кружа под окнами, как ветер в непогоду...
Она садится у окна, глаза - как стёкла,
и молча смотрит на большой синяк у тучи.
Закатно-солнечных лучей кровоподтёки
перетекают к ней,
болят в ней...
Неразлучны
Она
и небо - анархично, зло и немо...
Онкологичное, над душами повисло.
Бог наспех скальпелями выкромсан из неба,
утилизирован, забыт, отпет и списан...
Уже лет пять, как умерла, а я всё чаще
стою, как немощный, под окнами больницы...
Она всё так же - у окна. Я с ней прощаюсь...
Но каждый вечер не могу никак проститься...
2-45. За час до рассвета
Не спал совсем. В глазах усталость.
Нырял в глубь памяти до дна.
В окно недобро ухмылялась
С небес щербатая луна.
В виски стучали молоточки
Незабываемых обид.
Дом престарелых... "Как ты, дочка?!"
У старика душа болит.
А ночь все длилась. Прилипала
Гнетущей чернотой к окну.
Припомнил, как привез с вокзала
В гробу красавицу-жену.
Но думал, что дана отсрочка
От одиночества ему.
«Вы приезжайте, слышишь, дочка!
Как, не простившись, смерть приму?»
Последний раз была в апреле.
Роскошная. Как из кино.
Проездом. Вся семья в отеле.
С отцом не виделась давно.
Теперь он наболевшим сердцем
Готов принять финал такой.
И никуда уже не деться,
Важнее дочери покой!
Настанет время неизбежно...
И в кольцах узкая рука
Прощально, бережно и нежно,
Не тронет веки старика.
2-46. Тропиночка
опрокинутый сонет
Мы оба шли тропинкой суженной,
Но ты по встречной, на прорыв –
Краса – я м-млеял, рот открыв…
Когда бы знать, что станешь суженой,
А после сладостью не мужниной –
Смахнул бы с тропочки в обрыв.
Любови таинства размучены
Клубком интриг – змеиных пут...
Запомни впредь: измены кнут
К тебе вернётся жизнью крученой.
Тропу искать – напрасный труд,
Мосты разбиты, волны вспучены,
И все души моей излучины
Твой путь Меандром обогнут.
2-47. *** (Часы настенные разладившимся боем…)
Часы настенные разладившимся боем
Хрипят, подрагивая кромками стекла.
Ряды теней переплетая меж собою,
От подоконника по стульям и обоям
Неторопливо растеклась ночная мгла.
В углу отдёрнутая дремлет занавеска,
И убывающей луны холодный свет
В моём стакане отражён латунным блеском,
Ломаясь в гранях и пути меняя резко,
Мелькает изредка и сводится на нет.
Играя бликами на контурах деталей,
Круги нелепо растянувшихся минут
Часы настенные отсчитывать устали,
И с тихим шорохом навстречу звёздной дали
Ладони ссохшиеся ставни разведут.
Чуть потревоженная пыль закружит в танце,
И память тоже словно мусором полна,
Уже затеряны в годах остатки глянца,
Но с одиночеством и временем справляться
Немного легче тёплой ночью у окна.
2-48. Озёрное
Сюда пришли мы поздним вечером.
Качалось тихо мирозданье,
Прибрежный ветер гладил плечи нам
Густым прерывистым дыханьем.
В телах под алчными ладонями
Желаний бились мегагерцы,
И обжигающие молнии
Вязали нитью сердце к сердцу.
Любовь накрыла, словно озеро
Чернильно-звёздною водою,
И времечко побитым козырем
Упало в пузырьки прибоя.
Мы умирали, страстью скручены,
Опустошенные экстазом,
А в небе, ко всему приученный
Косился месяц щурым глазом.
Мы воскресали, обновлённые,
Как пара девственных америк
В мерцанье звёзд, влекомых волнами
На опалённый чувством берег.
Я целовал Твоё Величество,
Всю до последнего карата,
Наверно где-то раз в стотысячный
За двадцать лет, что мы женаты.
2-49. Ромашки
Цветут на дальнем берегу ромашки белые
И отражаются в небесной синеве.
Ты помнишь, милый, как пошла с тобою смело я,
Гулять на речку по некошеной траве?
Ты рвал букеты, осыпал меня ромашками,
А я смеялась и плела из них венки!
Так счастье рядом оказалось настоящее -
На расстоянии протянутой руки!
Мы целовались целомудренно, неопытно -
Какой там опыт, были дети мы почти!
Но никакие испытания и хлопоты
Нас не сумели в этой жизни развести.
Опять ромашки мне подаришь в день рождения,
Уткнусь лицом я в их родные лепестки,
Припомню с нежностью далёкие мгновения -
Наш луг ромашковый из детства у реки.
2-50. Зола
А завтра, по-кошачьи выгнув спину,
мурлыча беспорядочным дождём,
придёт весна... Нелепая картина
для жизни вглубь, пропахшей нафталином,
ворчащей сонно: «заживо гниём…»
В моём стакане отражён проём
дверей, открытых настежь снегопаду.
Как брату, что вернулся в отчий дом,
чахоточным, уставшим февралём,
которому – по совести – не рады.
Дрова в печи, шипя, плюются ядом,
раскачивая сумерки дотла,
до силуэта в глубине стекла
весны иной, не помнящей преграды
меж «до…» и «после…»
Серебро…
Зола…
2-51. Ответь мне, мама
Теперь я вижу, ты была права –
с годами жить становится не легче.
И время только старит, а не лечит,
и тает мокрый снег на Покрова.
Под вечер возвращаюсь в старый дом,
хохлатый свиристель клюет калину.
Я все ждала, на ком сойдется клином
мой белый свет, а вышло – ни на ком.
Крыльцо… тоскливо всхлипывает дверь,
скрипит на пятом шаге половица.
Ах, мама! Мне отец так часто снится…
я верю, вы с ним рядышком теперь.
Окно приоткрываю и смотрю
за темную вуаль унылой ночи.
Кружится снег, впустить в мой дом не хочет
осеннюю, несмелую зарю.
Сквозит… танцуют тени от свечи,
в забытых снах осталось бабье лето.
Как холодно одной... ты знала это?
Ответь мне, мама! Только не молчи.
2-52. К чему?
И в кольцах узкая рука ключ повернет со скрипом,
А из-под двери облака выскользнут тихо-тихо.
Обступят ее, прилепятся - вся голова в облаках!
Она смеется и светится - качаясь на каблуках.
Заходит домой, молчит, сжимает горячую чашку.
Не знает, кто свет включил, не помнит себя вчерашней.
Уставится в календарь, а там который, скажите, год?
Идет, задыхаясь, февраль и, кажется, не уйдет.
Листает пыльную книжку: тому ли её учили?
Припомнит стихи и мальчишку, их смех беспричинный.
Просмотрит книгу, не знает – откуда взялась тоска?
К чему разлетались по дому беспечные облака?
2-53. Подкидыш
Который день хожу потерянный –
мне чьё-то солнце вручено.
Свою Москву шагами меряю –
она с квартал величиной.
Но даже в малых расстояниях
искать бывает нелегко.
Апрель, будильник, утро раннее,
и солнце только прилегло…
Туда-сюда… Потом с подкидышем
на лавку сядем отдохнуть.
Весной столичною подышим
и побредём в обратный путь.
Сюда-туда, сквозь те же улицы,
опять просеивать район.
Однажды спутник мой нахмурится
и скажет просто: я – твоё…
2-54. Ветреное
На пару с теплым южным ветром,
С нахальной мордою лица,
Я лихо режу километры
Внутри Бульварного кольца.
Насквозь кривые переулки
Выводят в голые сады,
Где в лужах плавают окурки
И мочат голуби зады.
Сугробы чахнут у забора,
А в небе – синь и птичий грай,
Ветвей графитные узоры,
Тепла и солнца - через край.
На ящиках, у магазина,
Сидят спинозы и динье
С повесткой: истина – едина.
Я знаю: истина в вине.
Поскольку сам почти философ
И под грибочки и «Smirnoff»
Готов «турусы на колесах»
«Катать» до третьих петухов.
Но я спешу и нет мне дела
До всяких мудростей ничуть.
Ты этим утром захотела
Подснежников - и я лечу!
2-55. Обрывки ломки
в 2014 году
полиомиелит
представляет собой
экстраординарное событие
Всемирная организация
здравоохранения
…и раздаётся детский плач:
кому - года,
кому - минуты.
палач не терпит неудач.
…под "фу-ты, ну-ты, ножки гнуты"
проходит утро;
"добродел",
шутя, протягивает руку
"дрожащей твари"...
…овладеть
коварным телом:
шаг... не рухнуть...
второй... унять на время дрожь...
на третий - выскользнуть из пота...
четвёртый...
пятый... "осторож!..."
"зачем здесь ваза?! идиоты!"
…элите "полио" и "ми"
наотмашь бить легко и просто -
ведь боль не делает людьми,
и неизбежная короста
грязнит связующую нить
неоднозначностью кавычек -
увы, страдания иных
лишь поначалу непривычны.
***
не рав, не поп и не имам -
судьба, вслепую полосуя,
иовно учит принимать
непоминаемое всуе.
2-56. Увидеть море
Прельстившись ленью тихих заводей,
Легко предать свою свободу...
Когда б опасность чуял загодя,
Я б не вошел в речные воды.
Они несут дурман беспамятства,
Дремотный морок вечных штилей,
И на песчинки рассыпается
Мечта, что глупо упустил я.
Хоть моряка судьба неласкова
И поступал я вопреки ей,
Меня, как прежде, манит властная,
Непостоянная стихия.
Она зовёт: я слышу гнев её
Сквозь фальшь русалочьих напевов,
И чешуя в дырявом неводе
Похожа на морскую пену.
Неодолимы чары тайные:
За карты больше не берусь я,
Привыкнув к долгому скитанию
По лабиринту узких русел.
Хоть все течения изучены,
Наметив курс, теряю вскоре,
И все души моей излучины
Стоячей полнятся тоскою.
Но не по мне бояться вызова,
Топить надежду в тёмных волнах.
Я всё же выплыву и выживу
Назло чужой жестокой воле.
Воскреснет в сердце то, что отмерло.
Поникший парус к небу взмоет,
Когда вдали, за узкой отмелью,
Я, наконец, увижу море.
2-57. Июнь
По вечерам над ресторанами,
В табачном облаке паря,
Мигали звезды оловянные
Осоловевшим фонарям.
Смолкали птицы постепенно, и
Фокстротом полнилась земля,
Лилось-искрилось счастье пенное
По золочёным хрусталям.
В тени хлопот с любовным привкусом,
Теплом асфальтовым дыша,
Кипела жизнь на вечном примусе
Провинциальных горожан.
Черкал на лавке за эстрадою
Студент, не ведая забот:
«Люблю! Женюсь! Июнь, 20-е».
А ниже: «41-й год».
2-58. Чахоточная
«Ангел белую девушку в дом свой унёс…»
А. Блок. Легенда.
.
Давно рассталось небо с тучами. В беседке пыль и мёртвый хмель.
В муаре воздуха тягучего завис почти уснувший шмель.
Дощатый стол в глубоких трещинах. В графине тёплая вода.
Полусидит худая женщина с потухшим взглядом в никуда.
Лицо измученное, бледное, сухи запавшие глаза.
Она бы плакала, но вредно ей - запрет строжайший дан слезам.
Вдали гудит протяжно колокол, и подголосок стонет вслед.
А на столе гранат расколотый и маков огненных букет.
Блестят кроваво зёрна яркие. Монетки-блики ловит мак -
к больным положено с подарками поярче - отступает тьма,
Черешни, смешанные с вишнями, клубничный липкий аромат -
всё это безнадёжно лишнее, скользит почти не видя взгляд.
Текут лучей июньских ниточки, как золотая канитель.
А в доме ждёт, как в клетке пыточной, температурная постель,
куда снесут её, покорную, привыкшую к своей беде.
Метаться ей ночами чёрными осталось несколько недель...
...........................................
Все тот же сад с травой немятою, забытый Богом и людьми,
И дамы лик бесцветно-матовый, как насмерть выцветший жасмин.
Струится тень по листьям лаковым при вновь родившейся луне,
такой же бледной и заплаканной...
Иль это только снится мне?
2-59. Охотничье
ночь пробирается охотящейся рысью -
куцехвостой хищницей со звёздными рёбрами.
ей догнать, поймать и загрызть бы
одинокого путника под утробный рёв, но
лень кошачья втягивает когти,
уже занесённые над чьим-то горлом,
и всхлип случайно уцелевшей плоти
успокаивает сном задыхающийся город.
ночь сидит, вылизывает шёрстку
тёплым асфальтовым шершавым языком,
вспоминает путь, что сегодня шёлся,
под упругие лапы планетою влеком,
и ночи уютно, и ничуть не скучно ей -
нежится и когти в подушечки прячет.
...а в небе, ко всему приученный,
терпеливо ждёт хозяйку лунный мячик.
2-60. Зеркало
Сгустилась тьма. Готовь вино.
Уже скулит, ломая пальцы,
Моя тоска. Скажи, давно ль
Ты сам себе решил признаться,
В слепой покорности ветрам –
Беспутным баловням Вселенной?..
Чего ты ждёшь? Уже пора.
Вино торопится по венам.
В моём стакане отражён,
Алеет месяц, словно бритва.
Но им зарезанный божок
Воскреснет с утренней молитвой.
Пора бежать. Дрожит свеча
И гонит мрак из анфилады
Рождённых зеркалом начал.
Сосёт испарину прохлада...
Шагни на свет.
Звенит стекло.
Кружатся тени в хороводе.
Ползут секунды тяжело...
Ну вот и всё. Теперь свободен.
Тлел обескровленный восток,
Стекала ночь в свою нирвану.
Метнулся ветер. Огонёк
Тоскливо дёрнулся и канул…
2-61. Рассветное
Я прячу сны, ссыпая солью в свой карман.
Смотрю за тёмную вуаль слепых ночей,
А там рыдает день - заброшен и ничей,
Разут и пьян.
С ним рядом женщина молочный пьёт рассвет...
И снег безмолвным шагом белых королей
Идёт по землям там, где гнёзда вил апрель -
Их больше нет;
Нет больше линий на протянутой руке,
И вдаль не ходят ни слоны ни корабли.
Но спрятан солнечный последний тонкий блик
В твоей строке.
И потому не спится женщине: скорбя,
Ведёт надежду к полю чёрному, на край,
А может - просто ждёт там утренний трамвай.
Ждёт жизнь.
Тебя.
2-62. Песня пастуха
Девятым валом протоколов
Накрыло тесный кабинет.
О скалы кляуз плот расколот-
Спасенья нет.
К шести часам немеют мысли.
Назло надеждам и мечтам
В бумажных драмах чувства скисли,
А где-то там...
Ковыль лелеет ленный ветер,
Горячий воздух дик и глух,
Свободны звуки, голос светел -
Поёт пастух
Степным гвоздикам, тихим плавням,
Роняя ноты в скрип цикад
О чём-то личном и неглавном-
Да просто так.
Закат скользит над сонной пашней.
К ложбинкам ластится туман.
Струится песня - и неважно:
Тюрьма, сума -
Брести бы с ним к цветущим липам,
Где созревает терпкий мёд…
Опять селектор запиликал:
Работа ждёт.
2-63. Весна в квадрате
Деревья скУчны и безлиственны.
Озноб на остриях оград,
И влагой терпкой и таинственной
Весна кропит наш серый сад -
Стучит зерном по крыше эркера.
Кофейной чашки донный шов
Кругами черными коверкает
Квадраты начатых стихов.
Глядит хворающая пергола,
Сквозь тусклое стекло тоски:
Лоснится ношеной гиперболой
Шинельное сукно строки.
Аллюзии кривыми щепками
Летят в недремлющий камин.
Страдает рифмами нецепкими
Весенний пафосный зачин.
Раскисла ясная тематика,
Сквозит рефреном из прорех,
И что греха таить, некстати так
Посыпался апрельский снег.
2-64. *** (Прежде быть таким усталым…)
Прежде быть таким усталым
Не случалось мне.
Не старик, а словно стал им.
Быстро, за шесть дней
Я не знал, что так обыденно,
Будто не про нас,
Будто бы яйца невыеденного…
Просто собралась,
На пороге помаячила -
Не пустить! Но как?
Тихо щёлкнула собачкой
Старого замка…
Страшно снова быть обманутым,
Но всё снится мне -
Тень неясная в туманном
Движется в окне…
2-65. Она садится у окна
Она садится у окна
в уютной спаленке,
глядит во двор.
Как шарик, сдулся яркий мир,
стал очень маленьким
с недавних пор.
На стенке жизнь её висит
в убогих рамочках
на трёх гвоздях,
и триста дней
помпоны пыльные на тапочках
в углу грустят.
А под окном росою плачет
куст рябиновый
от ста обид.
Хотя ей сердце чёрным днём
небрежно вынули,
оно болит.
Мохнатый плед
свернулся жалостно калачиком,
как старый кот.
Глотнуть бы чаю ей,
душистого, горячего –
и боль уйдёт.
Сбежать бы в сказочное
царство тридесятое,
оставив плед
и от коляски инвалидной
тень рогатую!
…Ей – двадцать лет…
2-9
2-10
2-20
2-27
2-29
2-31
2-33
2-41
2-42
2-44
2-53
2-57
2-8
2-10
2-17
2-26
2-41
2-42
2-43
2-57
2-60
Грустные, с тонкой самоиронией стихи об одиночестве. Тема не нова, но сопоставление жизни ЛГ с салатом, в котором чего только не намешано, трогает, вызывает сочувствие и понимание у читателя, а уж у женской половины - тем более. Так хочется, чтобы не напрасно упал нож… Написано легко, без надрыва и истерик, но трогательно и щемяще. «Солить? Да он и так зарёванный» - честное слово, была бы мужиком, позвонила бы во входную дверь в этом самом месте!
2-1. Бабушка
2-5. Старуха
2-8. Степное
2-10. Провинция
2-21. Сокровище
2-26. Вышивальщицы
2-31. Ночной разговор
2-37. Маргарита
2-51. Ответь мне, мама
2-6. Восхождение
2-9. Оранжевый солдатик
2-20. Алкотерапия
2-39. Салат
2-41. (Не)много о Чосере
2-54. Ветреное
2-55. Обрывки ломки
.
2-20. Алкотерапия
.
Давай сопьёмся, город, в унисон,
не в рифму, не в строку – а в хвост и гриву!
Случайностью в болота занесён,
туманы, чаек терпишь молчаливо,
дворцами оквадратился, потух,
попал на курсы по шитью и кройке -
твой ангел нынче гамбургский петух,
под сенью крыльев прячет новостройки.
.
Обиделся – дворы-колодцы сжал,
скрипишь железом. Что, съезжают крыши?
Наткни сырок небес на свой кинжал
Адмиралтейской башни ржаво-рыжей.
Мой «Чижик убежалый» от тоски,
прими на грудь коктейль дождя со снегом.
Я здесь, в тебе, до гробовой доски,
Как ты во мне лубочным альтер-эго.
.
Закусывай, а то уйдёшь в себя,
ищи потом в аптеках и каналах.
А утром все газеты протрубят,
что город был в подпитии немалом:
запутался в названьях островов,
когда мы за Фонтанку с Охтой пили,
шары забрал у всех знакомых львов -
сорвав кресты, привинчивал на шпили.
.
Ну вот, ты улыбнулся... ладно, спи,
баюкай в глубине себя кварталы,
устал, поди, от алкотерапий,
мой собутыльник тристагодовалый.
.
Бессмысленно кривится диск Луны,
стихи фантомной болью вены режут,
февральский мир за окнами уныл.
«Достать чернил» - не плакать.
Темы те же.
.
Портретная галерея города велика, составлена из работ великих мастеров, но суженого на коне не объехать - наш автор-питерец просто обязан следовать жанру. На мой взгляд, портрет получился самобытный – смесь иронии, сатиры и любовной лирики (детали опускаю, их много , и все качественны - от эпитетов до неологизма). Характерное для всего стиха:
.
«Я здесь, в тебе, до гробовой доски,
Как ты во мне лубочным альтер-эго.»
.
Удачная строка выбрана по заданию, она не доминирует, не выбивается из контекста, но участвует в создании образа ЛГ. Финальное четверостишье скромно показывает, с кем по-русски «на троих»…
2-60. Зеркало
.
Надеюсь, я единственный, кто ничего не понял в этом стихотворении. Судя по тексту, тоска ЛГ почему-то скулит и ломает (чьи?) пальцы. В связи с чем ЛГ обращается к кому-то (то ли к третьему персонажу, то ли к внутреннему «я», но точно не к тоске) с вопросом, на который надо отвечать явно после потребления вина, а не до. Мне уже стало интересно увидеть, как будет юлить и выкручиваться бедолага… Да, господин судья, я прекрасно видел, что слепо покорен, но многие годы умело водил сам себя за нос, скрывая своё знание отговорками о своей же мнимой слепоте. Так, что ли?.. Никому из читателей крышу не снесло при попытках воочию представить себе этот процесс? Если нет, то теперь ещё сверху взгромоздите следующую конструкцию: а давно ли принято решение признаться? Заметим, ЛГ интересует даже не время самого признания, а время принятия решения о признании. Кому и этого мало, тем «контрольный выстрел» - баловни Вселенной. Надеюсь, речь идёт всё-таки о космических ветрах, потому как до наших земных Вселенной точно нет никакого дела..
Жалко, что версии от автора я в тексте так и не нашёл. Вместо ответа на интригующий вопрос ЛГ продолжает раздавать (кому-то) распоряжения: уже пора, пора бежать, хватит уже бежать - шагни на свет (свечи?). Смысл этих ночных физических упражнений непонятен, но, так или иначе, цель (?) благополучно достигнута («Ну вот и всё. Теперь свободен.»). Если суть была в свечке, то не проще ли было чиркнуть спичкой, никуда не бегая, а главное -- не отрываясь от потребления алкогольных напитков?
Физическое действо в стихе окружено неким антуражем, который тоже достоин упоминания.
Кровожадный месяц. Кого он зарезал и почему, гадать совершенно не стоит, потому что от ответа тут ничего не зависит. Эти строки легко вычеркиваются из текста без ущерба сюжету. То же следует сделать и с сосущей прохладой. Автор бы облегчил жизнь читателя, если бы проделал это сам.
Какое-то, видимо, отношение к повествованию имеет прогоняющая мрак свеча. Но «анфиладу начал», я так и не смог себе представить. Как следствие, не смог себе представить и процесс рождения этого монстра несчастным зеркалом.
Упоминаемое далее стекло, видимо, принадлежит тому самому зеркалу. Почему оно звенит – не сказано. Чьи тени водят хоровод – тоже.
Ничего мне не объяснила и концовка, которую можно было уложить в четыре слова вместо четырех строк. Я перебрал массу версий происходящего. Но ни одна, увы, не укладывается в предложенное автором описание…
2-1. Бабушка
2-20. Алкотерапия
2-29. Беседа на отвлечённые темы
2-31. Ночной разговор
2-39. Салат
2-42. *** (Над головой – созвездий крошево)
ВОЗМОЖНО ПОПОЗЖЕЕ ЕЩЁ ЧТО-НИБУДЬ ИЗ СПИСКА ВЫКИНУ
2-9
2-10
2-13
2-20
2-27
2-29
2-33
2-35
2-39
2-42
2-57
2-27. Июль неназванного года.
Простое стихотворение, без особых изысков, но искреннее от первой до последней строчки, написанное на одном дыхании. И что особенно ценно – зарисовки с натуры настолько живые, что веришь автору с полуслова, даже в кота в гамаке. И Константин с гитарой, и гоп-компания «без руля и без ветрил» создают настроение сиюминутного счастья. Строчка «кипели звезды в котелке» - замечательная находка, придает дополнительную динамику всему повествованию. Ощущение такое, как будто тебя прокатили на карусели.