Борис Пастернак
Борис Пастернак
Сон
Мне снилась осень в полусвете стекол,
Друзья и ты в их шутовской гурьбе,
И, как с небес добывший крови сокол,
Спускалось сердце на руку к тебе.
Но время шло, и старилось, и глохло,
И, поволокой рамы серебря,
Заря из сада обдавала стекла
Кровавыми слезами сентября.
Но время шло и старилось. И рыхлый,
Как лед, трещал и таял кресел шелк.
Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла,
И сон, как отзвук колокола, смолк.
Я пробудился. Был, как осень, темен
Рассвет, и ветер, удаляясь, нес,
Как за возом бегущий дождь соломин,
Гряду бегущих по небу берез.
======================
Стихотворения команд:
1-1. Усталое
Сквозит апрель из снов и форточек,
А мирный город чем-то занят.
Былые крестники и крёстные
Уходят, памятью терзаясь.
Кварталы замерли доверчиво:
Томится время за порогом.
Минуты кажутся довесками
К работе, жизни, мыслям, слогу.
Унылый день пропитан нервами,
(Весна ещё не ночевала).
Последние недели нежности,
Затем - домой в пустом трамвае.
Устал. Но время шло и старилось.
И рыхлый вечер был началом
Чего-то нового и тайного
Без призраков и обещаний.
1-2. Жизненнодорожное
Звон затихал: так затихает эхо,
теряясь в глубине щербатых скал,
состав летел в тоннельную прореху
и пустоту перед собой взрезал.
Баюкал стробоскопом окон поезд,
писака-машинист чеканил повесть
на «Ремингтоне»… Литеры колес
без расстановки вех на перегонах
состав пускали юзом под откос,
вздымали кверху, пыжась на подъемах:
несчетно станций мимо пронеслось,
а на конечной – лавки на перроне
в наколках пошлых, оспинах рябых,
клубок собаки скручен подле них,
надтреснут колокол и потерял язык,
гудит под ветром в си-бемоль миноре.
Состав вздохнул и намертво приник
к наклепу рельс. Дорожных аллегорий
затих мотив – психоделичный фолк…
теряясь в глубине щербатых скал,
состав летел в тоннельную прореху
и пустоту перед собой взрезал.
Баюкал стробоскопом окон поезд,
писака-машинист чеканил повесть
на «Ремингтоне»… Литеры колес
без расстановки вех на перегонах
состав пускали юзом под откос,
вздымали кверху, пыжась на подъемах:
несчетно станций мимо пронеслось,
а на конечной – лавки на перроне
в наколках пошлых, оспинах рябых,
клубок собаки скручен подле них,
надтреснут колокол и потерял язык,
гудит под ветром в си-бемоль миноре.
Состав вздохнул и намертво приник
к наклепу рельс. Дорожных аллегорий
затих мотив – психоделичный фолк…
… свет, зарождаясь, с темнотою спорил,
и сон, как отзвук колокола, смолк.
1-3. Берёза возле старого двора
От чувства не придумана микстура,
И не на всё находится ответ.
А жизнь – этюд в глубоких кракелюрах,*
И хеппи-энда не было, и нет.
Утеряно перо твоей жар-птицы,
Но кажется, что было всё вчера.
Приходишь, чтобы в юность возвратиться,
К берёзе возле старого двора.
А память уподоблена скрижалям,
Ты вспомнишь «Баскин Роббинс» на углу,
И первые бычки за гаражами,
И там же – первый робкий поцелуй
С единственной, конечно, самой-самой.
И не терпелось миру рассказать
Про девочку с льняными волосами,
Её ресницы, губы и глаза.
Но время шло, и старилось, и глохло,
Мечты смывая проливным дождём,
Выписывая струями на стёклах
Этюды «одиночества вдвоём».
И ты вдруг понял - в жизни всё не просто,
Что можно к счастью не найти ключа,
Что сумма двух имён былых подростков
На разность поменялась невзначай.
Когда сменился знак на «не»-любимый?
Не поздно ли теперь во всё вникать?
Но ревность заползёт с табачным дымом
Куда-то в область ниже кадыка.
Затянешься последней сигаретой,
Вздохнёшь тоскливо, скажешь вслух: «Пора!»
Как в детстве, сохранит твои секреты
Берёза возле старого двора…
==============================
* - Кракелюр - (фр. craquelure) — трещина красочного слоя или лака в произведении живописи.
1-4. Человек-девятка
В судьбе нет случайностей; человек скорее создаёт, нежели встречает свою судьбу.
Лев Николаевич Толстой
Уверенной и свежею строкою
Впишу себя в листы календаря,
И большего, наверное, не стою,
Чем числиться девятым сентября.
Родиться на девятом — прямо в точку,
И биркой — время «девять» на руке.
Наследником, предвестником, сыночком
С фортуной, крепко сжатой в кулаке.
Старательно прописанная цифра —
Свидетельство сложения планид
В случайную закономерность шифра,
Инверсию стандартных мегабит.
Судьба моя начертана с размахом,
Аврелиану славному сродни.
А может быть, в поношенной рубахе
«Война и мир» в моей стоит тени?
Как девять раз сошел Господь на Землю,
В десятый — сотворит иную твердь,
Так я свое рождение приемлю,
И девять жизней не дадут сгореть...
Рубиновым знамением предтечи
Мигает Марс, девятый круг кляня:
— Тебе под сорок, жалкий человече,
А жизнь твоя — мышиная возня!
Снаряд терзаний девятиграммовый
Засел в мозгу, унылом и больном.
И небо по-осеннему свинцово,
И чаще отбивает метроном.
Ни имени, ни славы, только снится
Девятый вал девятый день подряд.
С земли усталой облетают птицы
Кровавыми слезами сентября.
1-5. Черный сон
Луна вдовеет, плат ее беззвёзден,
Полночной тьмой исполнен старый сад…
Крадется ветер мимо черных гроздьев,
Перебирая лозы винограда –
Они плетьми кровавыми висят,
Напившиеся звона и молитвы
У колокольни – мелким бесом свиты…
А колокол тоскует о набатах:
Не потому что – зло, напротив – жизнь!
Язык чугунный… он не знает лжи,
И только люди были виноваты
Что говорил он больше о пожарах,
Войне, болезнях. Все же, говорил!
И грезится: еще не раз бы мог –
Толпа людская бы на звук бежала,
А звон летел, как ворон – легкокрыл,
Над перекрестьем временных дорог…
И сон, как отзвук колокола, смолк.
1-6. Пройдёт и это…
Нет повести банальнее на свете:
Не в первый раз прервали разговор.
Особый путь закончился в кювете
Смешной мечты, расстрелянной в упор.
В непуганую дичь попасть не целясь -
Так скучно: никакого куража.
С косой бредёт не шлюха - панацея.
Сквозь мглу и мрак не видно ни шиша.
..................................................................
Сегодня зябко здесь, на Патриарших,
Как тусклый слепок, солнце над водой.
На небосводе отсвет - "Made in Russia",
А где-то там уже трубят отбой.
Пойдём ко мне и под привычный "Хохланд"
Заварим "Дилму", торг произведём...
Вы так задумчивы сегодня, Воланд,
Неужто для Ивана грянул гром?
Всё верно: и Париж не стоит мессы.
В рулетке русской есть один патрон.
Синь блеклую брезентом туч завесит
Грядущая зима, взойдя на трон.
По-варварски здоровых время лечит,
И я не знаю, есть ли в этом толк.
Упал, сражённый влёт, безумный кречет
И сон, как отзвук колокола, смолк.
1-7. Сон
Мне снилась осень в полусвете стекол:
Как зелень вытесняет желтизна...
Сироп кленовый – в чай, подушку – в кокон,
Где гусеницей ждешь, когда весна
Придет в замерзший город незнакомкой,
Купаясь в солнце, радостно смеясь.
Ты ждешь… последний лед прозрачно-ломкий
Вот-вот проломится в сырую грязь
Весны… и небо заштрихуют птицы,
Летящие в тепло к себе домой…
Моя родная, что тебе не спится?
В любое время года – я с тобой.
Как зелень вытесняет желтизна...
Сироп кленовый – в чай, подушку – в кокон,
Где гусеницей ждешь, когда весна
Придет в замерзший город незнакомкой,
Купаясь в солнце, радостно смеясь.
Ты ждешь… последний лед прозрачно-ломкий
Вот-вот проломится в сырую грязь
Весны… и небо заштрихуют птицы,
Летящие в тепло к себе домой…
Моя родная, что тебе не спится?
В любое время года – я с тобой.
1-8. Старик
В ветхом срубе стойкий неуют.
Пялишься в окно, выходишь в сад.
Сын намедни привозил семью,
А сегодня — суетно — назад...
Только растревожили собак,
Не привыкших к детским голосам.
Тянешь обреченное «Судьба-а...»
И — курить, закапывать глаза...
Осень, вовлекая грусть в обряд,
Шлет дожди соломенные и,
Поволокой рамы серебря,
Забытьем окутывает их...
1-9. В лето
Мне снилась осень в полусвете стекол,
А за окном лишь слякоть, мгла и муть..
Звала мечта о солнце краснощёком
Из города, проснувшись, улизнуть.
Не по моим шагам скучают где-то
Брусчатки Рима и пески Багам,
Но из квартиры удирая в лето,
Молюсь урбанистическим богам:
Подать такси, придать "копейке" скорость
И отпустить на время тормоза.
О, господин зелёных светофоров,
Благослови дорогу на вокзал!
Простор проспектов, узость переулков,
Многоэтажек бешеный кубизм.
Горбатый мост зачертыхался гулко,
По берегу летим вдоль рощи - вниз.
Возьми себе процент с моей удачи,
Тот-кто-отвел-гаишнику-глаза!
По мне последний поезд в лето плачет...
Успеть! И пусть всему придёт вокзал!
1-10. Трансцедентальное.
Я не обучен помнить, что мне снилось,
Хотя привык решать проблемы разом.
Земная кость, а может неба милость,
Что мне важнее? Воля или разум?..
Встречаются пророки, шлюхи, швали
И прочие, кто спрятался от скуки
В тоннелях, каждый в поиске нагваля*,
Бинтуют окровавленные руки,
В стеклянных стенах пробивая выход.
Всё как всегда – ни хорошо, ни плохо.
Немного страшно в ожиданье лиха.
Крысиный визг перерастает в хохот.
Я видел сон, что в голове на плахе,
Спокойное бескрайнее болото.
Тональ* убит, с ним исчезают страхи,
Рождённые похмельем от пейота**,
В котором я устал делиться снами
С баранами под серой шкурой волка.
Я просыпаюсь перед зеркалами
Разбитыми… И слышится в осколках
Небес весенних вечное движенье,
Простуженных амуров пьяный клёкот.
Я видел сон, что помнит отраженье.
Мне снилась осень в полусвете стёкол.
* если совсем кратко - все сущее состоит из тоналя и нагваля: тональ - это тот мир, который «дан нам в ощущениях», а нагваль - который не дан, но от этого не менее реален, нежели тональ, трансценденция.
** кактус род Лофофора, содержит мескалин, психоделик.
1-11. Сезонное обострение
Терзал свирель пастух на гобелене
Преодолеть не в силах немоту.
Забытый на околице Вселенной,
Он честно оставался на посту.
За горизонт скользнуло в небыль лето,
Глухим покровом день накрыла ночь.
Ребёнком нужно быть или поэтом,
Чтоб горечь этой ночи превозмочь.
Мы с пастухом друг друга не узнали,
И было не понятно, кто есть кто.
Нарушен жанр беспечной пасторали.
Растерянно безмолвствует Ватто.
Пропала вдруг пастушка с гобелена,
Пастух её вернуть пытался зря.
В камине прогорели все поленья
И скомканный листок календаря.
...............................................................
Мне снилась осень в полусвете стёкол,
Берущая меня в тоскливый плен.
По ветхой крыше дождь настырно цокал
Предвестником сезонных перемен.
1-12. Хрут
...жил, ибо ты создал, умер, ибо ты призвал (c)
Вот первый снег пришел на остров Хрут,
И остров море поманил на берег.
В пустых домах захохотали двери,
А после упокоились к утру.
На небосводе, сером и сыром,
Висело солнце, словно белый камень,
И дерева костлявыми руками
Ловили обезумевших ворон.
Помилуй, Боже, грешного меня, —
Монах Игнатий принялся молиться.
Ему все чаще снились чьи-то лица,
И младший брат на линии огня.
Пришел декабрь, жесток и нелюдим,
Он стекла бил в замерзшем старом храме.
Монах Игнатий, потерявши память,
неделю никуда не выходил.
Творил молитву, после долго спал.
И снился брат — веселый и свободный,
А вместе с братом Николай Угодник
И зеркала, ведущие в астрал.
И был январь, голодный сирота,
Он в ледяной рубахе шел над морем.
Монах Игнатий с январем не спорил.
На небосводе солнечный янтарь
Висел покорно. Теплилась свеча,
Монах Игнатий спал, творил молитву
И видел брата с веточкою мирта:
Брат улыбался и молчал — молчал.
И был февраль, юродивый слепой,
Он обнимал рукой дрожащей остров,
Как будто сам недавно принял постриг
И шел теперь монашеской тропой.
Последний снег укрыл дощатый пол,
Где схима спал и видел сон о брате.
Брат прошептал: пойдем домой, Игнатий.
1-13. Изгнанники
Колени преклонив, молились Богу
Изгнанники. Боялись перемен,
Вкусив запретный плод, познав природу
Добра и Зла. Покинули Эдем.
Но время шло, и старилось, и глохло
К мольбам людей, звучащих в унисон,
И зерен правды солнечная охра
Темнела, погружаясь в чернозем.
С испорченной водой впитав былое,
Убогие, пожухлые ростки
Стремились к свету. Но иссушен зноем
Был мир людей, наполненно-пустым.
И время шло, текло, подобно Лете,
Точило камни, мыло берега.
И на песок рассыпанных столетий
Обрушилась соленая волна...
1-14. Там (отрывок из письма)
Там озеру прохладному уютно
лежать в ладонях мшистых берегов,
там сонный ветер, неподвижный будто,
в любой момент взъерошиться готов.
Там можно в лодке, рассекая тучи,
распугивая трепетных стрекоз,
уплыть под осовелый скрип уключин
Ты приезжай туда. Половим рыбу,
поговорим про честь и про обман,
пока нас не накроет, словно глыба,
ночной, пришедший от воды, туман —
накроет, скроет, остановит время,
и станет важным только миг, пока
есть озеро, туман, и тихо дремлет
в тепле твоей руки моя рука.
1-15. *** (Мы всё забудем – налетевший ветер...)
Мы всё забудем — налетевший ветер
Сотрёт с ладоней ниточки дорог,
Потоком унесёт... Искать ответы
Не станем. Приютивший нас чертог,
В котором быть могло, да не случилось,
Других встречает светом и теплом...
Но мне явилась божеская милость –
Грядущее иначе потекло.
Пусть навсегда твое исчезнет имя
Из ветхих книг... Но вот придет рассвет -
Под облаком серебряной полыни
Твой никогда не потеряю след
И, как с небес добывший крови сокол,
Найду тебя, не в силах позабыть.
Укрылись берега резной осокой...
В пыли дорожной снова вижу нить...
1-16. Время Ч.
Закат раскрасил город рыжей охрой,
как будто ржа разъела мир насквозь:
и шестеренки, и земную ось...
скрипело, суетилось, и неслось,
захлебываясь вечностью и тленом,
в госпиталях любви лечило пленных
беспамятством, помноженным на злость,
и расставляло крестики умело,
и тени разбавляло светом белым.
Да, время жгло,
и таяло,
и пело,
и...
ночью
с крыши
снегом
сорвалось...
1-17. Время нашего героя.
Пусть классик прав – не те герои нынче,
Но сверзится вожжа под хвост порой:
Мы с временем сошлись в смертельном клинче…
Ну, интересно ж – кто из нас герой?
Оно бежало, шло, ползло, летело,
Стирая в пыль что мамонтов, что гидр…
Но я-то знал – пусть бренное, но тело
Куда прочнее всех его клепсидр.
Оно теряло дни, часы, недели -
Взмывая в небо и срываясь вниз.
А я валялся на печи Емелей,
Решив, что не-движенье – тоже жизнь.
Вот в этом месте вставить бы неплохо:
«Графиня изменившимся лицом…»
Но время шло, и старилось, и глохло,
А я был весел, бодр, и огурцом!
Оно почти отбросило штиблеты,
Стираясь в быто-миро-вой войне,
А я – по ветру нос, хвост пистолетом,
Как будто рад и вроде на коне.
Ещё рывок, и финишная лента
Груди коснётся, подчеркнув финал…
Но чуть горчит победный вкус момента:
Оно жило, а я – существовал…
1-18. Молитва
Отец Всевышний, я прошу тебя – помилуй.
Прости за всё: за ропот, слёзы над судьбою.
Спаси детей, народ, страну и дай нам силы -
Опять молю я на коленях пред тобою.
Твоё могущество, я знаю, не измерить,
И сомневаться в милосердии не смею,
Но испытаний, чтобы укрепиться в вере,
Даёшь ты больше, чем мы вынести сумеем…
Пришёл не плакаться, хотя, и это тоже.
От горя и потерь забыл я, что ты рядом.
Но знаешь, Господи, какой мороз по коже
И страх от гула пролетающих снарядов?
Который месяц дом – холодные подвалы,
На быт не жалуюсь, тут главное, что живы.
Ведь каждый день и час все молятся о малом:
Чтоб смерть нас не нашла, не избрала поживой.
Я от себя прошу: помилуй, Бог, невинных,
Хочу спокойствия, с лица стереть печали
И, чтобы в храмах православной Украины
Не отпевали, а крестили и венчали.
Даруй народу, Господи, конец потерям
И неба мирного над головой в награду
За то, что вопреки всему, но в милость верим,
А самому себе мне ничего не надо.
***
Февраль, как мог, сокрыл следы народной драмы,
Руины городов укутав в саван снежный.
Заря из сада обдавала стекла храма
Даря покой, вселяя веру и надежду…
1-19. Старик и рыба
Мощнейший шторм на Балтике бушует, кровавыми слезами сентября
Янтарь выносит - тысячи чешуек таинственной неуловимой рыбы,
Что прячется в бездонности пучины и обрывает часто якоря
В заваренном ветрами капучино. Такие агрессивные порывы
Навеивает ей осенний сумрак и холод, поражающий моря.
Я слышу трётся… трётся днище судна… о спину рыбы – рыбы Янтаря.
Десятки лет потрачены впустую в попытке раздобыть морской трофей.
Берёт измором, думает спасую и брошу наконец… Не перетрётся,
Звенит струной натянутая леска. Ты не сорвёшься, выкормыш морей!
Но вновь фортуна отвернулась резко: затишье шторма, на закате солнце
Янтарным глазом заглянуло в воду… Пусть грянет буря – буря поскорей!
Я вырезаю в ясную погоду портрет Хемингуэя в янтаре...
1-20. Да просто ты без памяти любила
Твоя судьба бредёт ступенькой ниже, отсчитывая слепо этажи,
Туда, где боль на ниточку нанижет в осколки расколовшуюся жизнь.
Не замечаешь за окном погоды - больничный дух смертельно ядовит:
Ты ходишь каждый день, почти полгода, к любимому, что ждёт в палате ВИП.
Грустишь, что в этой жизни счастлив кто-то… а он счастливой сделать не успел,
Когда сменил спортивную «тойоту» на трубки аппарата ИВЛ*.
Сначала ты хотела с богом спорить, пытаясь воспротивиться судьбе,
Но каждый раз с кривой на мониторе спускалось сердце на руку к тебе.
Сейчас привычны кардиоузоры и вена с одноразовой иглой.
Тоскливый взгляд пройдётся по прибору… а шнур, как продолжение кривой,
Сознание поделит на две части: на «до» и «после». Выдернув иглу,
Поцеловав безвольное запястье, роман своей любви читаешь вслух,
А он молчит. В палате звуки – редкость. Любимый существует. Не живёт…
Обрезав нитки у марионетки, сломал игрушку Главный Кукловод,
Чей скорбный взгляд встречает нас у входа, и он же провожает в мир иной…
Надежды нет, прошло почти полгода. Реальна явь. Фантастика – в кино.
Больничная кушетка всхлипнет тяжко - ты даже не пытаешься уснуть,
Душа бездомной и больной дворняжкой тоскливо завывает на луну.
Сдавая столь мучительный экзамен, представишь не сложившуюся жизнь,
С последним поцелуем и слезами любимый образ в память отложив.
………..
В палате стало тихо и уныло, казалось, даже мир вокруг уснул.
Да просто ты без памяти любила,
Поэтому и выдернула шнур…
===========================
* - ИВЛ – искусственная вентиляция лёгких
1-21. *** (Бежало время: вольно, исступлённо…)
Бежало время: вольно, исступлённо,
Взлетало, низвергалось, будто волны,
Бросающие мусор на песок.
И нас с тобой швырнуло и, отхлынув,
Оставило лежать: детей из глины
И из ребра и мир у наших ног.
Взлетало, низвергалось, будто волны,
Бросающие мусор на песок.
И нас с тобой швырнуло и, отхлынув,
Оставило лежать: детей из глины
И из ребра и мир у наших ног.
Но время шло, и старилось, и глохло,
И стало так: не радостно, не плохо,
Не сумрачно, не солнечно и не…
И, в общем-то, никак: спиваясь чаем,
Мы долго и болезненно дичали,
И пыльная фиалка на окне
Была стократ живее нас. А время
Томилось, осыпалось и дряхлело,
Шептало наговоры на очки,
Диоптриям усиливая минус,
И это было знаком: изменилось
Внутри, и вне, и всё вокруг, почти,
Почти что всё. И время тоже смертно.
В рассохшихся дверях стонали ветры
Пародией на плакальщиц в тоске,
Что рвут одежды, падая у гроба.
И глина, и ребро – исчезли оба,
Ни следа не оставив на песке.
1-22. Вербное
Я пробудился. Был, как осень, тёмен
Тягучий сон.
Метался по кровати в полудрёме,
Искал Сион.
Сквозняк вернул убогую реальность –
Скрипела дверь.
Вот воскресенье: на обоях пальмы
Да ветви верб.
Сандалиями шаркал в коридоре
Среди белья,
Туда, где запах сигарет и хлора,
Медь и фаянс.
Там, окропив лицо водой с-под крана,
Припомнил сон:
Искал ворота и кричал: «Осанна!»,
Тому, с ослом.
Я – сопричастный, следствие, причина!
Свинья – не съест!
Пост медсестры – Великий Пост отныне,
В нём жизнь и крест.
1-23. чао, Берлиоз.
такими, как сегодня, вечерами
и без того незримая граница
стирается, меняются местами
добро и зло, поэтам плохо спится.
присутствие вторгается в альковы,
в подсобки, в кабинеты, вестибюли:
вы, судари мои, всегда готовы?
тогда другой вопрос — а ко всему ли?
и сразу же догадка студит жилы
и замедляет бег карандаша:
какой же самолетик легкокрылый,
в котором путешествует душа...
вот кто-то собирался, да не встретил
рассвет, и ветер, удаляясь, нес
надежд пустопорожних прах и пепел
бесцеремонно — чао, Берлиоз!
1-24. Трудности перевода душевной лирики в плоскость стихотворного текста
Сыграем в классики? Вот класс. В нём нас
пересчитают, как цыплят, сейчас,
отведав ритм и рифму на зубок.
Мерилом будут Пастернак и Блок.
Вопрос ребром: чтоб сохранить фасон,
сгодится «Незнакомка» или «Сон»?
Признаюсь честно: не угнать за «Не-
знакомкой», «Сон» некстати мне, зане
в любое время классикам страда:
зерно - в амбар, скоту на корм - скирда.
Жюри не дремлет: «Хватит! Баста! До
черта воды! Подайте бастардо!»
Преподнести вина им кто не рад,
да вот беда: не мят мой виноград,
остался не у дела винодел.
Прости, жюри, фантазии предел.
Идут дожди в холодных нелюбвях,
листвы и птиц всё меньше на ветвях,
с пейзажа смыт водичкой окоём.
Торчу в кустах промокшим воробьём,
пою о луже, вглядываясь в рябь
(о чём ещё, когда хандрит сентябрь?),
и отраженьем лужицы в пазах
прикрытых глаз мелькнул слезинки страх.
Скорей всего, я родом из растяп?
Не потерять последнего хотя б -
чириканья о кровном сентябре.
В напеве нет ни слова о тебе.
Как ни лови, а слово - воробей:
«чик,.. чик,.. чирик,» - и каждое грубей
того, что молча греет изнутри
багряным поздним… Птичка, не дури!
Кровавыми слезами сентября
не удивить, струну воды скребя.
Согрет герданами рябин и клюкв
осенний день, и ягод полон клюв.
Девчонка наклонилась у куста,
подобием тетрадного листа
асфальт расчерчен, и пришла пора
попрыгать в классики. Я - первым, чур-чура!
1-25. Жертвоприношение
Мне снился сон. Сочилось небо синью.
Вздымаясь к небесам, огонь горел.
И глас велел: возьми родного сына
И принеси Мне в жертву на горе.
Я пробудился.
Был, как осень,тёмен в свои права едва вступивший день. Оливы нервно маялись в истоме, скучая по прохладе и воде, по часто недоступным в эту пору дождям с далеких северных вершин.
Я знал, что с Богом бесполезно спорить, когда Он за тебя давно решил, меняя сочетанье обстоятельств и отнимая то, что даровал... Я выбрал нож с удобной рукоятью и, на ослицу нагрузив дрова, ругал с досады немощность и старость. А горизонт был сумрачен и жёлт... С тревогой от ворот смотрела Сарра, и взгляд ее огнём мне спину жёг.
Вилась дорога грязно-бурой лентой, привычно на зубах скрипела пыль. Я проклинал засушливое лето и прихоти пастушеской тропы.
Готовой западнёй казались скалы; нам, пойманным, не разорвать сети, ведь Он в ответ легко измыслит кару, чтоб вздорный род под корень извести.
...А дома солнце красит рыжим кровли, и застывают тени на траве. Вот и пришли... Господь, ты хочешь крови? Пусть будет жертва.
Даже целых две.
1-26. Кошка
У кошки - девять жизней.
У меня -
всего одна, попавшая в немилость.
Пугливой мышью, мелко семеня,
шмыгнула ночь.
Мне снится или снилось
овальное окно - кошачий глаз,
и трещина - зрачком:
звериным, узким.
Привычным детским страхом:
«Was ist das?»
Полощутся застиранные блузки
с печатями шестиугольных звёзд -
невольницы натянутой веревки.
Гряду бегущих по небу берёз
разглядывает, строго хмуря бровки,
старушка девяти неполных лет.
Я слышу: «Кис-кис-кис», - из жизни прошлой,
и думаю, родиться бы…
Нет-нет,
не девочкой -
еврейской
серой кошкой.
1-27. Сумеречный парк
Я пробудился. Был, как осень, тёмен
наш старый парк. И, кронами сплетясь,
казался он тесней каменоломен,
но в глубине его терялась связь
с привычною сумятицею мира.
Здесь жизнь текла особой чередой:
звучала повелительная лира
и падал звук в раскрытую ладонь.
Метнулся день меж сосен белкой рыжей,
и озарил поляну яркий свет.
Но ничего таинственней и ближе,
чем этот сумрак не было, и нет.
1-28. *** (Проснулся зимним вечером очаг…)
Проснулся зимним вечером очаг,
Пытаясь отогреться в злую стужу.
Огонь в камине, вскоре заскучав,
Не выдержал и выскочил наружу.
Котом по спящей комнате прошёл,
Затем на стул вскарабкался картинно.
Как лед, трещал и таял кресел шелк
И растворялись в пламени гардины.
Как будто бы без малого сто лет
Огню наесться вдоволь не давали,
И пламя танцевало на столе,
А после разлеглось на покрывале.
Огонь остыл. Намаялся. Зачах.
Закончив свой разбой неудержимый,
Вернулся в отогревшийся очаг
И зафырчал довольным сизым дымом.
1-29. Сквозь время и сквозь сад
Глаза откроешь – утро в спящем доме,
Глаза закроешь – и услышишь вдруг,
Как за возом бегущий дождь соломин
Поёт о лете, золотист и сух.
По звуку он почти как настоящий
И потому – по листьям яблонь дрожь.
Ты помнишь, брат, пшеничный был и «яшный»
Соломин тихий августовский дождь…
Он говорил, что там, откуда родом
Его слова, сквозь время и сквозь сад
Глядит сосредоточенно природа,
Как на цикуте лжепестрянки спят,
Как в тонких травах чутки богомолы,
Ковчег Вселенной стар и не просмолен,
Но ради нас сегодня поплывёт,
Чтоб мы открыли мир, закрытый школой,
Пока что однобокий и весёлый,
Где «на пятёрку» бабочки полёт
И на «пять с плюсом» мама сеет маки…
Красиво врали стебли мёртвых злаков!
Мы их, сжигая, превращали в дым,
Теперь они красиво врут другим…
1-30. Прекрасные слова
И время было ново и весна была нова,
И мы, весны моложе, вдоль газонов
Шли рядом, и незрелые вороны,
Предчувствуя прекрасные слова,
Прислушивались к нам заворожённо.
А время молодое шло за нами, не отстать
Стараясь (отставая то и дело),
Природа в ожидании немела,
И я слова прекрасные под стать
Весне в уме нащупывал умело,
И молча перелистывал: "любовь...
Мы... навсегда...", - избито, не годится.
Хотелось бы таких прекрасных слов,
Что не были б в запасе у других говорунов,
И только у меня могли б родиться!
Шло время. Мы робели от прикосновений рук
(Казалось, будто рыбину задели,
Случайно проплывавшую), краснели,
И рыбины отталкивались вдруг
И дальше уплывали по аллее.
Трамваи звон и качку увозили в пустоту.
Но время шло, и старились вороны.
Всё чаще я встречал их на газонах,
Сложив крыла лежащих, а во рту
Моём слова роились окрылённо.
Но время шло и старилось. И рыхлый, застревал
Язык, и топ в замысловатом иле
Невысказанных слов, и обессилев,
Искал ещё те лучшие слова,
Которых никогда не говорили.
И мы, весны моложе, вдоль газонов
Шли рядом, и незрелые вороны,
Предчувствуя прекрасные слова,
Прислушивались к нам заворожённо.
А время молодое шло за нами, не отстать
Стараясь (отставая то и дело),
Природа в ожидании немела,
И я слова прекрасные под стать
Весне в уме нащупывал умело,
И молча перелистывал: "любовь...
Мы... навсегда...", - избито, не годится.
Хотелось бы таких прекрасных слов,
Что не были б в запасе у других говорунов,
И только у меня могли б родиться!
Шло время. Мы робели от прикосновений рук
(Казалось, будто рыбину задели,
Случайно проплывавшую), краснели,
И рыбины отталкивались вдруг
И дальше уплывали по аллее.
Трамваи звон и качку увозили в пустоту.
Но время шло, и старились вороны.
Всё чаще я встречал их на газонах,
Сложив крыла лежащих, а во рту
Моём слова роились окрылённо.
Но время шло и старилось. И рыхлый, застревал
Язык, и топ в замысловатом иле
Невысказанных слов, и обессилев,
Искал ещё те лучшие слова,
Которых никогда не говорили.
1-31. Погребальное.
Грустилось. Ну а что же вы хотели?
Беда – она и в Африке беда.
Сегодня хоронили мое тело
А я за этим сверху наблюдал.
Рыдали дамы (есть такой обычай).
Распорядитель в черном сюртуке
Следил за соблюдением приличий
И делал вид, что он в большой тоске.
Поп бормотал, что все мы, мол, из глины,
Верша неторопливо свой обряд.
А у могилы плакала калина
Кровавыми слезами сентября.
Нет, все не так. Не по-людски и точка!
Сегодня день решительно не мой.
И, в бренную вернувшись оболочку,
Я встал из гроба и ушел домой.
А люди что — они же просто люди:
Не стали церемоний отменять.
И со словами «скоро все там будем»
Меня дохоронили без меня.
1-32. Обряд
Увит плющом и диким виноградом
Твой старый дом, где больше нет огней.
Он ждёт! Войди, хоть это всё страшней,
А прошлое не за горами - рядом.
В который раз тебя отравят ядом
Былой любви и огненных страстей
Его глаза с картины... Сто смертей
Не отберут того, кто стал обрядом.
Горит свеча, отбрасывая тени.
Стучит в висках набата мерный звук,
Усиливая боль душевных мук.
Взглянула на портрет, душа в смятеньи.
Немым укором, верное судьбе,
Спускалось сердце на руку к тебе.
1-33. Двадцать восьмое января
"Он умер в январе, в начале года" (с)
И.Б.
Он умер в январе, в начале года,
в Америке, за письменным столом,
под чёрной амальгамой небосвода
по общему согласию сторон.
Ему сказали: "Проживёшь до марта.
Кури поменьше, плюй на пустяки.
Лазоревые голуби Сан-Марко
кириллицу склюют с твоей руки".
Но время шло, и старилось, и глохло,
и стрелки покидали циферблат.
Перетекала дней осенних охра
на ржавчину кладбищенских оград.
Двоились буквы, плыли по бумаге,
как по Неве на запад острова -
безветренно приспущенные флаги,
прощальные безмолвные слова.
А время шло и реже билось сердце.
Но остальное было, как всегда:
брели волхвы, заслышав плач младенца,
и плакала далёкая звезда.
1-34. До завтра
О, сколько зим и вёсен облетело
листами отрывных календарей…
И вот опять стоишь остолбенело,
беспомощно простившись у дверей.
А было ли и вправду что-то между
двумя словами: «здравствуй» и «пока»?
И вот уже сменяется надежда
привычкой ожидания звонка.
«Всё будет завтра – верь, и в помощь Бог нам…» –
как этот голос властвует, пьяня…
Но время шло, и старилось, и глохло,
не изменяя завтрашнего дня.
1-35. Пузыри.
Как пузыри из сонной глубины
Всплывают лица, имена и числа.
А город спит. Над крышами повисло
Надкусанное яблоко луны.
Откуда бы, да вдруг среди покоя
Взялось необъяснимое такое
Глухое чувство собственной вины
У тех, кто забывает так легко?
О, как мне позабыть о многом надо!
Но кто-то в черном притаился рядом
И чертит, чертит острым угольком.
И время словно замедляет бег
И проступают в зыбких силуэтах
Друзья и ты в их шутовской гурьбе –
Задиры, карбонарии, поэты!
Весь мир у ног и черт нам не свояк!
Мы пленных не берём! Вперед, пехота!
Драчливее не сыщешь забияк,
Отважнее не встретишь донкихотов!
Где вы теперь, горланы, бунтари,
Которым столько даровалось свыше?
Трубят горнисты у ворот зари,
Но их никто из нас уже не слышит.
1-36. Волшебные часы
Казалось бы, оглохла тишина,
Когда сломались ходики в июле,
Откуковали, замерли, уснули.
Осиротела в комнате стена.
Напрасно домовой навзрыд рыдал,
Любовно чистил шестерни и оси,
Часы теперь показывали восемь,
Кукушка выпадала из гнезда.
Вчера ещё стихала суета,
Когда часы отстукивали полночь.
Дом оживал, потягивался сонно
И слушал сказку рыжего кота.
Его легенда длилась до восьми.
И каждой ночью на оживших стульях
Красивые фарфоровые куклы
Сидели на веранде с домовым…
Встал маятник. Исчезли чудеса.
Дом опустел: ни шороха, ни вдоха.
Но время шло, и старилось, и глохло
Уже в обычных кварцевых часах.
1-37. Гений
Часы текли, как завещал художник,
Взлетало время – сытою пчелой,
На синий бархат глины придорожной
Беззвучно плакал дождик проливной.
Так может плакать потрясенный гений
Над совершенной формой ремесла…
Ее разрушить, ободрав колени
И – заново весь мир переписать?!
С лиловым солнцем, спящим, словно рыба,
В большом кармане светлого творца,
С чьих губ текло, как кровь: «А вы смогли бы?
На этой флейте… так же… до конца…»
Причастны к тайнам только ревизоры,
Что вынимают стрелы из сердец,
Но изнутри – сгорают даже горы,
Давая выход лаве наконец.
Созвездия осыпались в изножье,
Как лед, трещал и таял кресел шелк
Когда любовь коснулась осторожно
Глухой стены опустошенных щек.
И ночь – ушла, в квадрат холста врастая,
Оконной рамой открестясь от бед…
А мотыльков прерывистая стая
Летела в черный омут! Как - на свет.
1-38. Аперитив
Вино виной? Давление? Еда ли?
Но знаю точно: не было вины
В кавказском блюде типа «жричодали»
От любящей и ласковой жены.
Суть такова, что я не абы где бы
Вносил в умы читателей разлад,
А снилось мне, что будто был на небе,
Средь кущей совершая променад,
Толпу крылатых рассекая смело.
Одна мужская особь привлекла
Тем, что она огромный горб имела
И ниже поясницы два крыла,
Побитых молью, нимб не идеальный.
Посмотришь – пробивает на хи-хи!
Зато он графоманам специально
Нашёптывал для рейтинга стихи
И ставил пред поэтами задачу:
Всех пародистов – сразу на расстрел!
Да я чуть сам душой писать не начал!
Восторженно за облачком присел…
На кактус голой попой, на ежа ли -
Не пожелаешь этого врагу!
А дальше все куда-то побежали:
Бежит «Динамо», ну, и я бегу!
И даже обогнал за тучей ловко
Гряду бегущих по небу берёз
В нарядно-белых найковских кроссовках.
А в чём ещё по небу бегать кросс?
Потом, конечно, корчился от боли,
Но по заслугам получил вполне:
Звезду Мерак* на лацкан прикололи
И десять соток дали на Луне…
***
Виню во всём стакан аперитива,
Что вызвал столь внезапный поворот.
А так-то, наяву, я не спортивен,
Не в кубиках, а шариком – живот.
Жена и поддала в него коленом,
Вот не могла попозже подойти?
Иначе точно стал бы «Суперменом»
И Президентом Млечного пути…
=======================================
* - Мерак - звезда в созвездии Большой Медведицы, от арабского «пах»
1-39. Осенний звон
Частило небо моросью осенней,
срывая с веток жухлую листву,
горел светильник уличный, настенный
и лился в полутьме красивый звук:
расплакалась осина у забора
кровавыми слезами сентября -
стучали капли ровным перебором*
по глади лужи в круге фонаря...
Под этот звон небесного потока
(был очень убедителен звонарь)
вдруг вспомнились простые строчки Блока
про улицу, аптеку и фонарь...
*Перебор - погребальный колокольный звон
1-40. Пробуждение
Мне снился выход
из игры прескверной,
просвет...
Без всяких выгод.
Без команд: «К барьеру!».
Без смет.
Из мутных будней,
где мораль двойная,
туда -
в мир изумрудный,
где чиста речная
вода.
Где нет ни боли,
ни грызни бесплодной
с собой,
где на приколе
мне качает лодку
прибой.
Вот вышел к пирсу,
и до тёплых брёвен
мне шаг...
Я пробудился.
Был, как осень, тёмен
и наг.
Февральский вечер
истекал - чернилен
и скуп.
...Отдайте, черти,
хоть костюм спортивный -
я тут!
Что было силы
я кричал: "Ну, где же
игра?"
.....................
Лицо накрыла
мне простынкой свежей
сестра...
1-41. Полусон
"… чем длиннее их улицы, тем города счастливей"
(И. Бродский)
(И. Бродский)
Закрытость окон, замкнутость квартир.
Опутывает слов цепной пунктир,
натягиваясь до надрывно тихо.
И мысли застаёшь во всём чужом.
Ошибся грёзой, чувством, этажом.
В подобной жизни сон похож на выход,
а значит, пробуждение - на вход,
хоть кажется в дверях наоборот.
Тот миг не разберёт сам чёрт.
В системе
дворовых анфилад за мглой вослед
бродил не раз, но выводил рассвет,
и ветер, удаляясь, нёс, как время,
свой вес бульваром - вдоль, наискосок,
но сам себя он вынести не мог,
и тем же мигом длилась поступь ветра.
Да, как там? С диким ветром наравне?
Неровно дышит город в полусне.
И свежесть одиночества, и вера
в любое направление пути,
где снова можно грани перейти
и возвратиться цельным. Но, конечно,
единственное важно: лёгкий пар
вдогонку ветру, шаг, бульвар - тропа
бесцельности, которая конечна.
1-42. Вагон
Гряду бегущих по небу берез
перевалило солнце, покраснев.
В меня впитался мерный стук колёс.
Выкладывал сосед на столик снедь
и вспоминал совсем другой вагон:
их увозили вместе с лошадьми
от бомб, от оккупации, тайком,
оставив в темноте с сестрой одних -
их спрятали, соорудив постель,
над лошадьми, под крошечным окном.
Протиснув руку в найденную щель,
он гладил теплый лошадиный нос.
Он говорил, что кончилась вода,
что голод выворачивал нутро
и что всего труднее было ждать,
пока опять не принесут ведро,
что в темноте проваливался в сон,
что не спала сестра - как на посту,
что мир казался страшным колесом,
и что он ненавидит этот стук.
Я молча слушал, пил его коньяк.
Бельё нам проводница принесла.
Мне снилась ты, предавшая меня,
и тёплый сумрак лошадиных глаз.
1-43. Сюрреализм в квадрате или сон с открытыми глазами
Раз, два… опять раз,
Так, наверное, скоро дойду до конца… (с)
Мне снилась осень в полусвете стёкол,
Наброски зданий, выцветших обочин..
Фрагменты писем, порванные в клочья,
Пустые храмы без дверей и окон.
Ко мне являлись Сальвадор и Будда,
Тела их содрогались в диких плясках…
Художник потерял холсты и краски,
Второй же - вдохновенно бил посуду.
А я сидел печальный. Неподвижный.
Смотрел стеклянным взглядом на прохожих.
Сочился дождь сквозь лёгкие по коже,
…и заливал в углу чужие лыжи.
Мелькали лица за оконной рамой,
«Пикник» крутился так же на реплее,
И во дворе стремительно старели
Деревья под лучом настольной лампы.
______
Я этот путь прошёл до половины.
На «раз и два». Но так и не вернулся.
При встрече Будда грустно улыбнулся,
А Первый разукрасил мелом спину…
1-44. Менталитет
Менталитет…. Как много в этом слове….
Писал поэт и призывал: «Вернём!»
Мы все росли на украинской мове,
Стирая «память с русским букварём».
И стёрли всё, от быта до науки.
Погиб поэт, который вечно прав,
А я живу и кровью мажу руки
Среди донецких, пожелтевших трав.
И нет конца сомнениям и спорам,
Как нет дороги для меня назад.
Моя страна, военным коридором
Ты завела себя в кровавый ад…
Повиснет день на паутинке веры,
И станет страшно открывать глаза…
Скажи, страна, зачем тебе химеры,
В которых мы должны быть только «за»?
Ты слишком быстро забываешь лица
Твоих солдат, которые «не зря»…
Нам за тебя, страна, пришлось умыться
Кровавыми слезами сентября,
Смывая ложь майдановских призывов.
Я напишу домой в последний раз
О том, как ты, страна, меня убила,
Как ненавижу я тебя сейчас…
…………….
Сбегут года, как ветреный мальчишка
И будет день наивен и лучист…
А в сочиненьи девочка Маришка
Напишет мелко
…мой отец фашист…
1-45. Аквариум
Когда жгуты густых дымов ослабли,
По венам-берегам простылых рек
Откочевали по сараям грабли,
И по утрам еще не сыпал снег,
Вставал туман и рос от дома к дому.
И, поволокой рамы серебря,
Проглатывал квадраты янтаря,
Завешивал оконные проёмы.
И бродят за стеклом туда-сюда
Меж шкапов и диванов тени, словно
Вальяжные неспешные тритоны
Меж водорослей старого пруда.
1-46. Падал снег
И падал снег, и ночь сияла,
Я пьяным был, и сыпались дугой
Стежки следов на покрывало,
Я шёл к тебе, а думал о другой.
Я пьяным был, и сыпались дугой
Стежки следов на покрывало,
Я шёл к тебе, а думал о другой.
Другая мной была любима,
Она ушла, порушив все мосты,
Жизнь потекла уныло мимо,
Вот в тот момент и встретилась мне ты.
Ты хороша собой, и всё же
Нам вместе быть едва ли суждено –
Что толку львицей быть на ложе,
Когда, увы, вне спальни ты – бревно?
Бревно в глазу мне не мешало
Перенестись из парка, что вокруг,
К ней в дом, чтоб всё начать сначала,
Пусть лишь в мечтах, пусть мысленно… а вдруг?
Вдруг тень мелькнула по аллее,
Сверкнула сталь, забрали кошелёк,
Под курткой сделалось теплее,
И в красный снег я медленно прилёг.
Прилёг, растерянно взирая
На то, какой я, в сущности, глупец…
И тишина… и хоть бы граем
Вороньим был ославлен мой конец.
Конец моим дворцам воздушным,
Как лёд, трещал и таял кресел шёлк.
Другого счастья мне не нужно,
Когда б она… Но разум мой умолк.
Умолкло всё, и белый иней
Застыл в глазах, разомкнутых навек.
Я был ей предан, как святыне,
Сияла ночь, и тихо падал снег…
1-47. Явление
...То хохотала деланно беспечно,
то деловитый обретала тон
и губки поджимала безупречно,
почти целуя розовый айфон...
Тянулся летний день – тихонько тикал...
Тянулся в небо тонких «Vogue» дымок...
Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла,
прервав звонок.
Ты, взглядом струйку дыма провожая,
увидела над крышами ларьков,
что в небесах от края и до края
такой простёрся веер облаков
невиданный, как будто лапой кто-то
огромной приголубил небосвод...
И на парковке паренёк в «тойоте»
разинул рот.
Запечатлеть? Не хватит объективам
возможностей технических... Но ты,
о том не помышляя, молчаливо
разглядывала шоу высоты:
одно из перьев растворялось зыбко
над домом фешенебельным твоим –
как будто в небе скорчился в улыбке
усталый мим.
...Там, у тебя, на шёлковых дорожках,
ухоженных, начищенных стократ,
скучает недоласканная кошка
и у окошка нюхает закат.
А в глубине большой холодной спальни,
за шкафом с восхитительным бельём,
гнездится одиночество печально –
твоё, твоё...
А там, откуда рос небесный веер,
за тридевять уездных городков,
жил тот, который был тобой отвергнут,
как недостойный избранных кругов.
И в этой точке дальнего пространства –
ты ощутила, глупая, любя –
вершилось счастье. Просто, без жеманства.
И без тебя.
1-48. Всё неизменно
Всё как всегда. Часы разлили полночь,
Как лунный свет сквозь тусклое стекло,
По закоулкам театральным, полным
Воспоминаний. Снова ожило
Ушедшее, и в маленькой гримёрной,
Среди цветных теней и париков,
Возник огонь и, как зверёк, проворно
Скользнул сквозь ворох тряпок и - каков
Наглец! - уже бежит по коридору
В партер, и тужно тянется за ним,
Как спущеная на лисицу свора,
Со звоном колокольным, - чёрный дым.
Как лунный свет сквозь тусклое стекло,
По закоулкам театральным, полным
Воспоминаний. Снова ожило
Ушедшее, и в маленькой гримёрной,
Среди цветных теней и париков,
Возник огонь и, как зверёк, проворно
Скользнул сквозь ворох тряпок и - каков
Наглец! - уже бежит по коридору
В партер, и тужно тянется за ним,
Как спущеная на лисицу свора,
Со звоном колокольным, - чёрный дым.
И зал! Взревел от яростного смеха, -
Такой простор - играй себе, цари!
И красный свет ликующего эха
Пополз от оркестровой до двери.
Огнём текучим плакали портьеры
На дуб паркета, словно старый волк
В разбитых окнах ветер выл и серый,
Как лед, трещал и таял кресел шелк.
Играет пламя, бесится и дышит,
Всего лишь ночь - прожить и умереть...
И немо, словно старая афиша,
Под пепельным дождём чернеет медь.
Всё как всегда. Заря отнимет небо
У Навьего. И гарь на зеркалах
Рассеется и призраки нелепо
Укроются в портреты на стенАх.
Над спящим залом тишина. Качает
Неслышно люстру белый потолок,
и сцены пол блестит -- необитаем,
И шёлк портьер... И щёлкает замок.
Всё неизменно. Прочно. Нерушимо.
Сияет чистотой искусства храм.
Откройте окна. Снова пахнет дымом
Откуда-то в театре по утрам.
1-49. Апокалипсис
Когда померкнет разум у того,
Чьей воле и желаниям покорны,
То захлестнут и дружбу и родство
Слепой и ярой ненависти волны.
И под набат, под дробь шагов во мгле,
Под лозунги подчеркнуто благие
Людские судьбы в адовом котле
Расплавит беспощадная стихия.
С лихвой напившись крови, бог войны
Уснёт. А бог истории подчистит
Заветы легендарной старины,
Скрижали позабытых вечных истин.
Опять пойдёт с мечом на брата брат,
А смерть очередную жертву сыщет.
И вновь мечты о будущем сгорят
На только что заросшем пепелище...
Когда душа устанет у того,
С чьей музой в унисон дышать готовы,
Развеется по ветру волшебство,
Рождаемое музыкой и словом.
В гряду бегущих по небу берёз,
Где обитают только сны и боги,
Уйдёт фрегат романтики и грёз
По сотканной закатами дороге.
Но смертным в этот мир заказан путь.
Бессильны тут герои и провидцы.
А если душу людям не вернуть,
То и сердцам нет больше смысла биться.
1-50. Несколько секунд
О. К.
А где-то в глубине тебя сбываются слова,
Которых не услышать в снах и разговорах.
Их прячет в потайных карманах улиц город –
Безумная продрогшая от ливней слез Москва
Смолчит о том, что впрок не сможет надышаться
Запретной нотой в натянувшей нервы суете.
Которых не услышать в снах и разговорах.
Их прячет в потайных карманах улиц город –
Безумная продрогшая от ливней слез Москва
Смолчит о том, что впрок не сможет надышаться
Запретной нотой в натянувшей нервы суете.
Но в дар – сквозь время отзовётся зыбким шансом,
Как будто не было и впредь не будет бед:
Как будто не было и впредь не будет бед:
Спускалось
сердце
на руку
к тебе.
А ты, а я – мы заблудились между дальних тех,
Ещё не встреченных, предсказанных и ждущих
Углов, мостов, где безоглядно правит случай.
Где хватит нескольких секунд, чтоб на века слететь
Углов, мостов, где безоглядно правит случай.
Где хватит нескольких секунд, чтоб на века слететь
С продуманной до скучной мелочи орбиты.
Слететь и об ином не пожалеть /Сизифов труд –
Слететь и об ином не пожалеть /Сизифов труд –
Искать “вчера” в ночи и вспоминать забытых/.
А впрочем, так ли важен тонких стрелок бег?
Спускалось
сердце
на руку
к тебе
Строкой, ожившей в памяти за несколько секунд.
А ты, а я – мы затерялись в смыслах прочных
Хронических простуд, потерь и одиночеств
Толпы прохожих, где не любят – по привычке лгут.
Толпы прохожих, где не любят – по привычке лгут.
И гасят свет в себе, в других и в окнах улиц,
Напрасно думая, что обретут внутри покой.
А ты, а я – на перекрёстке разминулись
Буквально в шаге от падения с небес:
Буквально в шаге от падения с небес:
Спускалось
сердце
на руку
к тебе…
1-51. *** (Так плачет сердце…)
Так плачет сердце
В городе без окон
Кровавыми слезами сентября.
Горит камыш,
Реальность бьётся током,
И ржавчиной покрылись якоря
В морской воде
Из разноцветной соли:
Прощальной соли, полной холодов.
Болит в груди
И отцветает болью,
А осень исполняет танец вдов.
Льёт слёзы
После смерти лета –
Красивой и логичной, как закат.
Я это вижу
И читаю в лужах,
Что надевает лучший свой наряд,
Неделю ходит
Золотой и пьяной.
Скрипят качели, тают города,
Уходит осень,
Убиваясь снова,
И снова наступают холода.
В городе без окон
Кровавыми слезами сентября.
Горит камыш,
Реальность бьётся током,
И ржавчиной покрылись якоря
В морской воде
Из разноцветной соли:
Прощальной соли, полной холодов.
Болит в груди
И отцветает болью,
А осень исполняет танец вдов.
Льёт слёзы
После смерти лета –
Красивой и логичной, как закат.
Я это вижу
И читаю в лужах,
Что надевает лучший свой наряд,
Неделю ходит
Золотой и пьяной.
Скрипят качели, тают города,
Уходит осень,
Убиваясь снова,
И снова наступают холода.
Так сердце бьётся
В городе без окон.
Печальной песней с неба падал снег...
Читаю в смерти,
Образе высоком,
Как бесконечность продолжает бег.
1-52. Предрассветное
Из полузвуков, полуосязаний
Был предрассветный сумрак сотворён.
Мой разум балансировал на грани:
Ещё не явь, но всё-таки не сон.
Дождь по карнизу еле слышно цокал...
И в неопределённом полусне
Мне снилась осень в полусвете стёкол,
Поющая баллады о весне.
Вполголоса. Почти речитативом.
И плыл напев, глубок и невесом,
Простым и ненавязчивым мотивом
Будя в душе воспоминаний сонм...
Рассвет. Вот-вот развеются мгновенья
Короткого предутреннего сна.
Не уходи, прошу! До пробужденья
Побудь со мной, осенняя весна.
1-53. Последний снег
Морозный день был мягок и спокоен,
И, поволокой рамы серебря,
Зима, прощаясь, падала в ладони
Сорвавшимся листком календаря.
Ломали пальцы хрупкие снежинки,
Пытаясь на мгновенье удержать
Прохладу дня. Метались и кружили...
Но время не вернуть. Речная гладь
Ловила их, как странников заблудших,
В объятиях пытаясь отогреть.
В огне холодном пламенные души
Искали предназначенную смерть.
Найдя ее, неслись потоком бурным,
Журчанием приветствуя весну...
Но падал снег и сахарною пудрой
Осыпал мир в последний раз в году.
1-54. Ночная рыбалка
Врастает щеткой в лунный след камыш,
другой озерный берег так далек,
лишь где-то тянутся вдоль свай дымы
и темноту прочертит уголек.
И отражение свое отмыть
до белизны мечтают дерева,
но облака уж не дают взаймы
им пены, сами-то видны едва.
Спина в ветровке, что горы отрог,
недвижна – будто вечность впереди,
и только удочки внезапный вздрог
то изваянье может пробудить.
Плотва летит в серебряном трико
и, как на лонже цирковой гимнаст,
исполнив сотню па и кувырков,
поклон последний на траве отдаст.
Светлеет небо, раздвигая даль.
Светлеют лица. Прогоняет сон
та перламутровая красота,
которой самый воздух напоен.
…Поющий птах приветствовал рассвет,
и ветер, удаляясь, нес, бодрящ,
напев: росой, рассеянной в траве,
играет шаловливая заря.
1-55. Немного Милна в дождливый день
Птицы осенью улетают "...кажется, в Мозамбик, рай для всех хороших птиц, которым нравятся длинные дни".
А.А. Милн
Кровавыми слезами сентября
Умылось поздним утром бабье лето.
Став жертвой притяжения паркета,
Упал на пол листок календаря.
Число и месяц вызвали вопрос.
Число и месяц - не простые цифры,
И, подчинясь неведомому шифру,
Я думать стал, наморщив лоб и нос:
Куда исчезли (право, очень жаль!)
Чарующие запахи черешни?
И птицы, явно проявив поспешность,
Зачем летят в неведомую даль?
Когда земля успела так остыть,
И крона дуба почему редеет?
Чьего ума нелепая идея -
Часы дневные взять и сократить?
Когда, сказав последние слова,
Умолкла птица радости - кукушка?
И отчего так тянется к подушке
Моя почти седая голова?
…………………
А дождь всё лил на крышу, на скамью,
Стучал морзянкой так однообразно,
Что стало ясно - вовсе не напрасно
Когда-то Ной в Ковчег забрал семью!
Оценок пока нет
Свидетельство о публикации №:
4689
первый пошел
1-9
1-13
1-20
1-26
1-28
1-31
1-38
Стихотворение привлекло при первом прочтении умело использованной цитатой. Потом заставило задуматься, какую же ответственную операцию назначил автор на это самое время Ч? Вон сколько функций у него: лечить, итожить, сглаживать, да мало ли что ещё… И вдруг оказалось, что это время пока ещё неизбежного, назначенного кем-то свыше прихода весны. Так много написано уже об этом, а здесь просто «…ночью с крыши снегом сорвалось…» А где же ручьи, подснежники, пробуждение природы, птички и пр.? А не нужно, всё уже сказано тремя предложениями, всё уже воспринято сознанием с благодарностью автору. Ритм и размер стиха соответствуют содержанию, создают настроение, мелодию. Спасибо, Автор!
1-9
1-14
1-20
1-25
1-31
1-33
1-38
1-48
1-33. Двадцать восьмое января
Проникновенное стихо, скупыми выразительными средствами вызывающее массу ассоциаций. Его читать легко так же, как дышать. Прозрачное, чистое, печальное.
1-12. Хрут
1-17. Время нашего героя
1-23. чао, Берлиоз
1-26. Кошка
1-33. Двадцать восьмое января
1-38. Аперитив
1-42. Вагон
1-25. Жертвоприношение
1-28. *** (Проснулся зимним вечером очаг…)
1-44. Менталитет
1-52. Предрассветное
1-4. Человек-девятка
1-7. Сон
1-13. Изгнанники
1-14. Там (отрывок из письма)
1-16. Время Ч.
1-26. Кошка
1-27. Сумеречный парк
1-28. *** (Проснулся зимним вечером очаг…)
1-33. Двадцать восьмое января
1-34. До завтра
1-37. Гений
1-44. Менталитет
1-51. *** (Так плачет сердце…)
1-44. Менталитет
Стихотворение, актуальное до боли, заставляющее сжимать в бессилии кулаки. Стихотворение - крик, стихотворение - призыв, как все стихи оттуда - из кровавых слёз войны. Последний катрен невозможно читать без волнения и боли.
Подобные стихи трудно разбирать по размерам, ритмам и рифмам, но скажу только, что с техникой здесь всё в порядке.
Спасибо автору за нерв, за крик - ещё один крик против этой безумной войны
1-9
1-16
1-20
1-21
1-28
1-31
1-33
1-36
1-38
не возбуждают аппетит…
Салат готовить мне поручено
той дурой, что во мне сидит.
Когда-то славно было с печками:
за каждой - свой родной сверчок…
Я огурцы крошу сердечками,
швыряю стрелками лучок.
горчица, перец, тлен и прах...
Я не была судьбой обласкана -
всё кисло, горько, как в стихах.
И не от лука только плакала
над миской много лет подряд...
Назло всыпаю ложку сахара
в ненужный, в принципе, салат.
Солить? Да он и так зарёванный.
Напрасно я роняю нож -
в мой мир, салатом завоёванный,
уже давно никто не вхож.
Обычный день закончен, вроде бы...
Луна за окнами видна -
как я по кухне, бродит по небу
всегда без спутников, одна...
Остальное из моего шорта выбрано по другому принципу. Многое хочется просто разобрать на цитаты. Чего стоит одно
"И пусть всему придёт вокзал!!"
Ещё хочется выделить