Очная ставка №11. Пути-дороги

 

A cette heure où le noir demande aux réverbères
De s'allumer le temps d'une nuit éphémère 
Quand pris de fatigue, les travailleurs du jour
Retrouvent la douceur et la paix des séjours
Et que leurs abat-jours leur souhaitent bonsoir,
Lumière tamisée et confort de boudoir,
Pour ces âmes prêtes à sombrer au plus vite
Et sans honte aucune, dans leur lit qu'ils méritent ...
Alors, il sort, vaillant, tourne la clé cruelle,
Et son moteur démarre, et parmi les ruelles,
Il fraye son chemin, au service sans fin
De vains bourgeois ivres d'insoupçonnés chagrins
Qui écrasaient déjà de sobres malheureux,
Au silence profond et aux fictifs aveux -
Dans cette intimité, il ne fait que se taire,
Suivant pour leur plaire un circuit imaginaire,
Les perdant un instant dans d'utiles méandres
Pour oublier, vaincre, triompher sans attendre
De toutes les questions que la nuit porte en elle ...
Invisible sauveur que cet homme qu'on hèle
D'une main légère et d'un sourire au valet.

Lui qui ne va jamais nulle part, nul souhait

Et plus de rêves, quand seul le temps lui fait don

De ses longues rides qui tracent leurs sillons.

Vagabond de la ville où il erre au hasard,

Il conduit des gens qui n'ont pour lui un regard.

 

***

Вольный перевод:

Свеча и крошки сургуча.

Шампанским пьяно одеяло:

дрожит рука – шипя, с плеча,

струя ликующе взыграла...

Зрачки манят: дороги в Ад!

Бокалы алчут колоколен.

Твоим дыханьем оглаголен,

касанья пью, как дивный яд!

 

Да будут солнцем литься лица!

Молю хмельное божество:

«О, вавилонская блуднúца!

Взойди на зверя своего»

(как на костре – в восторге биться,

скользя в безумящую тьму...).

 

Повелевай! – я всё приму,

моя смешливая жар-птица.

 

Бухую ночь кошмарили кирдыки,

Со звёздами понтуя киргуду.

Ночь утопала в штормовом поту

И по татУ рулила в панталыке.

 

Но вдоль дороги мчали знаки «Стоп!»

И – крякая, по «зебрам» – крякозябры.

Декабры продавали канделябры,

И кайф ловил проезжих на гоп-цоп.

 

Вселенная вскипала трындецАми...

... Гляжу – а ночью ночи-то и нет!

И в двери прёт браток её – рассвет,

Весёлый после бани в драбадане.

 

 

Бывало, шёл я наугад, не зная цели, и преград не замечая:  
в пустыне мёрз ночами; вяз в трясине; будто скалолаз горами двигал. 
И не было для подлеца-пути ни края, ни конца — судьба такая. 
Но путеводный на пути вдруг вырос камень: "Не шути с огнём, ярыга.  
Путей не счесть, но твой — один, и ты скорей его найди, иначе выйдешь 
ты вон", — прочёл я и присел, горяч тот камень был и бел — волшебный, видно. 
Вокруг сияла благодать, стояла тишь, стояла гладь, а я был витязь. 
И я задумался: куда держать теперь мне путь, когда пути не видно? 
Но, зябко поведя плечом, вдруг вспомнил: камень ни при чём, — и улыбнулся. 
Тотчас исчезла благодать, настала тьма, и не видать теперь в ней камня. 
"Ну и не нужен камень мне", — в кромешной я смеялся мгле под пенье гнуса, 
Путей не счесть — и если так, пройду я множество Итак — и так, пока мне 
не надоест идти туда, где буду счастлив иногда, — тогда настанет 
конец игре и хэппи энд, и, лаской пледовой согрет в своей постели,    
я буду вспоминать о том, как шёл, бывало, напролом, и клич "Коня мне!" — 
не издавал, и не шутил, меняя тропки и пути, не зная цели. 

Круговоротом путей, 
бесконечным циклом 
единиц и нулей 
есть дорога одна -  
она моя и твоя.  
Каждый шаг, что делаешь ты, 
каждое падение, после которого остаёшься в живых, 
каждое биение сердца, 
каждый изгиб души, 
каждая слеза и каждое слово "люблю" 
/ты слышишь? 
люблю тебя/ - 
это та самая дорога, 
которая объединяет тебя и меня 
в круговороте наших путей 
в бесконечном цикле 
единиц и нулей. 

 

На восходе за высоткой - весь в дорожках небосвод.

Вышло облако с востока: морда, лапы, длинный хвост.

Размотались километры гор, степей, лесов, полей -

как чудесно мчаться с ветром - хоть с крылом, хоть на крыле!

Растрепало шерсть на пузе, потеряло пару лап,

завязалось бойко в узел, отрастило три крыла:

целый день оно спешило, по ветру держало нос...

 

Мне тоскливо, мне паршиво: скоро нас проглотит ночь.

Из болота, леса, поля темень заползёт в закат,

чёрным холодом наполнит воду, небо, облака.

 

Тянут ели к речке тени, в глубине роится тьма -

облако дрожит, худеет, на лету меняет масть.

 

Я варю вечерний кофе. Хвост у облака завит,

но его печальный профиль за моим окном завис.

Рвусь к нему - погладить лапу... Лужа кофе на плите...

Смотрит облако на запад и боится улететь.

Мой адрес – Владимирка, первый этап.
Не веришь? какого ляда...
Эх, помню – здесь шла ещё тá лимита,
с кем рядом за куст не сяду.
 
          ... Церквушка, погосты – всё чин-чинарём,
          троллейбусы прут нахрапом.
          Мы песни с котом кажный вечер орём,
          а нет – так валю по бабам.
 
Ворьё, балаболы... – да чтó мне с того?
А всё ж житиé смешнее,
когда чýйкой чýется хлёст батогов –
аж шкуру скребу, хренея.
 
          ... Смущённо до ветра плывут облака,
          закатные тени рéзки.
          Мне память с пивка задаёт трепака...
          – непрошенный Достоевский!
 
Откуда что помню? да так хорошо...
Живу, не тужу, и – фúг с ним.
Но кажется – я́ здесь когда-то прошёл.
В такой же беспутной жизни.