Философская лирика

 

 

 

Нечастый лесок, распахнись для открытий!

Премудрости глупы и латы малы ...

- Скажите, а что Вы здесь долго стоите?

Здесь внуки не Ваши, а бабушки - злы.

 

- Я, честного запаха, странного вида

И хитрой от хилости тонкой души,

С копьём, со щитом, с костылём инвалида

К вам в гости - флюиды у вас хороши.

 

- Есть люди-обновки и люди-обноски,

А есть и не впору при всякой поре.

Вот Вы - несерьёзны и шутите плоско

И слишком заметны в не Вашем дворе.

 

- Беззубые классики это умели -

Мусолить теории лишних людей ...

- Теории! Тоже! Всё просто на деле.

Любой человек - Вы вдвойне - лицедей.

 

Идите себе и подальше ищите

Сюжеты своих мелодрам, интриган!

 

Набит чем ни попадя тряпочный витязь в картонных доспехах смешит балаган.

 

 

 

 

 

 

Что дали просто так - терять почти не жалко…

Распался круг друзей и поредел - врагов.

Хотя еще зовут из омута русалки,

хотя еще скрипят уключины Арго.

 

Все тише этот звук, и краски все бледнее,

от добрых пастухов недобрых жду вестей.

Ирония судьбы – кончают жизнь на рее,

мечтавшие ее окончить на кресте.

 

Уже зацвел миндаль, отяжелел кузнечик.

Коснись меня рукой, погладь по волосам,

спроси меня - кто я? И вряд ли я отвечу;

не то чтоб не хочу – не знаю просто сам.

 

В часах, что на стене, пророчествует птица,

судьба дала мне все, закрыты векселя.

Осталось отпустить случайную синицу

и выбросить в утиль силки на журавля.

 

Уйду, каким пришел я в этот мир когда-то.

Останется, как шрам, мой в мире этом путь.

К несчастью, время,  врач… - патологоанатом.

Все может объяснить, но только не вернуть.

 

 

 

 

 

 

 

Взгляните сквозь бельмо своих бельмес,

прочтите на страницах светских хроник,

как пышно и торжественно хоронит

истеблишмент - поэтов, поэтесс...

нечитанных, но пущенных под пресс

издательский - по худшей из ироний.

 

Прибывшие на траурный фуршет,

расхаживают главы, члены, руко-

водители концернов и разрухи,

чей скорбный вид а-ля папье-маше

претит новопреставленной душе,

как савану - поползновенье мухи.

 

А после пьют-едят за пятерых,

не помня отчеств, галстуки расслабив,

и, будто флюс, нарывшийся на свадьбе,

толкает их возвышенный порыв

на речи с кислым запахом икры:

"Ах, вам, поэты, только умирать бы!"

 

Где им понять, как можно из болот

себя поднять за волосы и с крыши

стрелять в оленей косточками вишен,

чтоб раз увидеть где-то через год

вишнёвый сад, переходящий вброд

чернила рек, которыми мы пишем!

 

 

 

 

 

 

 

3.

Ни веры, ни символа, ни аллегорий, ни гения,

Уже не найти там, где небо щекочет морю

Довольное брюхо. По игрек оси без сомнения

У первого семь, у второго четыре деления.

А то, что меж ними, согласно закону старения

Стирается в пыль-порошок и дурачит горе.

 

2.

Кричит с горизонта: - Стоишь на краю, а-ну

Держись-ка подальше от пропасти, можешь упасть!

В глазах поколений, назло или на смех слону

По имени Авторитет, слоник Чудо разинет пасть

И выпустит млечный путь, а точней слюну.

 

1.

А небо и море играются в салочки и поддавки,

Не видя в упор безрассудство электрометелицы,

Для них она сущий пустяк, мелочевка, безделица,

Которую в толк не возьмут ни учёные, ни дураки.

 

*Аксонометрия - способ наглядного представления трёхмерной формы.

 

 

 

 

 

 

 

Полночь мурлыкает чёрным клубком в углу,

По полу, крадучись, движется лунный луч.

Бал начинается: время стряхнуть золу

С древних костей и торжественных одеяний.

Скромная жизнь во смиренье - удел мессий,

Только всё чаще несдержан в словах мессир.

Разум назойлив, и, как его ни проси,

Видит дурную насмешку в любом изъяне.

 

Роли расписаны много веков назад,

Скука и горечь сменили былой азарт.

Стоит из ветхой колоды достать туза,

Как не уйти от нелепых сомнений - в масть ли?

От пестроты декораций в глазах рябит:

То ли шелка и атлас, то ли грязный бинт.

Не разобрать, кто убийца, а кто убит,

И бесполезно жалеть о разлитом масле.

 

След от удавки скрывается под жабо.

Всем персонажам хватает своих забот,

Только не знает пощады сюжетный бог:

Гонит и гонит вперёд, как солдат на марше.

Лжёт эта рукопись, даром что не горит.

Воланд устал от поэтов и Маргарит.

Светят глазами кошачьими фонари,

Рельсы трамвайные сходятся к Патриаршим.

 

Свита в отставке - дешёвый бродячий цирк.

Мазь не поможет, пора доставать шприцы.

Яд одиночества лучше любых вакцин

Лечит от прихоти просто побыть собою.

Дьявол в деталях, а истина в мелочах,

Только всё кажется, будто вот-вот, сейчас

Бал завершится, и тенью из-за плеча

Кто-то невидимый тихо шепнёт: "Свободен..."

 

 

 

 

 

 

 

Отвар январских сумерек не густ –

Луна плеснула в зелье акварели

и, напоив озябшие аллеи,

наив теней рисует на снегу.

 

Стою на чистопрудном берегу.

Огни вокруг – блестящей канителью.

Уставшая Москва конца недели.

А люди всё бегут, бегут, бегут…

 

Остановиться, выгадав минуту.

Извечной суеты ослабить путы.

И наконец-то взгляд на небо кинуть.

 

А там – одна на всё людское племя, 

притормозив движение и время,

Луна богам показывает спину…

 

 

 

 

 

 

в обозначенный объём льётся слово "безнадежность"...

 

у самих себя крадём: чаще нежность, злобу - реже.

медяки наперечёт, звон в карманах поминальный.

выплетает паучок вязью слово "понимаю",

ловит мух - творит добро, обживает божий угол.

 

перейти бы муку вброд, завязать бы рану туго

да лежать бы на печи, под сухим тряпьём согревшись,

как собаку приручив злое слово "неизбежность"...

 

но за окнами вода возвышается стеною,

по оставленным следам парных тварей ищут Нои,

ждут отставших Эвридик, жгут костры и бьют в набаты.

шепчут слово "невредим" уцелевшие солдаты.

ни взысканий, ни наград - свято место пусто в списке...

милосердная сестра боль несёт на коромысле. 

правда тёмная слепа - стыд не смерть, глаза не выест.

 

тех, кто без вести пропал, учат слову "неживые"

 

 

 

 

 

 

 

Седая вечность мне

мигнула прошлым веком.

Беснуются ветра

эпохи перемен.

Проруха чёрных дней

повыскребла сусеки.

Подстроена игра –

крупье не джентльмен.

 

Взлетела вверх цена

поставленного на кон.

Царапнул мел судьбы

зелёное сукно.

Пылают письмена,

таинственные знаки

Того, что может быть

фортуной сочтено.

 

Блаженным быть тому,

кто не узнает срока,

Живя в своём раю

неисчислимых дней...

Финальному клейму

назначена морока

Нагрудить на краю

запазушных камней.

 

Когда наступит час

последнего подсчёта,

На финиш приведёт

фатальная стезя,

За то, что здесь для вас

шутом и обормотом

Был грешный стихоплёт,

простите, если льзя.

 

 

 

 

 

 

 

 

В начале жизни всё у нас впервой,

Мы молоды, отважны, угловаты,

Цветною многопиксельной душой

Не входим в устаревшие форматы,

 

Не понимая, кто мы и зачем,

Слоняемся в пространстве иллюзорном,

И данные стандартных теорем

Не принимаем как простую норму.

 

Грядёт финал, нo занавеса нет,

А мир, как прежде, в точку несжимаем,

И мы горячий стихотворный бред

Как истину в себе воспринимаем.

 

И снова наш духовно-сложный ряд

Не вписан ни в окружность, ни в квадрат.

 

 

 

 

 

 

 

уходят все и вся в тартарары,

никто не возвращается оттуда –

незыблемые правила игры

с лазейками для гениев и чуда.

 

не надо полагаться на святых

и приставать со свечками к иконам,

свершения – планида молодых

на этом глупом свете и на оном…

 

осанна им, горящим изнутри,

творящим вне эпохи и вне правил!

а ты, в свои давно не тридцать три,

хоть что-то мирозданию добавил?

 

поэтому давай-ка на чердак

забросим элементы шор и шторок:

лазейки – не для тех, кому за сорок,

смирись и не вини меня, чувак…

 

 

 

 

 

 

 

Быть или нет - вопрос давно решён.

Бессмысленны турусы на колёсах.

Бредет с косой, надвинув капюшон,

Простой ответ на сложные вопросы.

 

Конец главнее ветреных начал,

Поскольку основателен и вечен.

И Йорики задумчиво молчат -

Наверно, им порадовать нас нечем.

 

А этот Гамлет все-таки педант.

Пытаться выведать судьбу не стоит.

Все сонники написаны для дам,

Любительниц сомнительных историй.

 

Уснуть, устав от кучи срочных дел,

И перейти забвения границу…

Рассветный ветер резко налетел,

Но я успел живым себе присниться.

 

 

 

 

 

 

Этот мир мне перпендикулярен,

он насквозь пронизан ожиданьем.

Через кожу непрерывно тянет

нити Норна. Чёртово вязанье!

 

В каждом взгляде пуделя соседки

узнаванье, даже панибратство.

Вероятно,  сущность  общих предков –

создавать привязанности рабство…

 

Желтый глаз моргает неустанно –

 Нервный тик дорожного светила,

Перекрестки разделяют страны,

Создавая нам ориентиры.

 

Может, я кому-то  параллелен,

словно рельсы на путях трамвайных:

добровольно ль встану на колени

или в спешке,  кто толкнет случайно -

 

только мир не содрогнется в плаче

обо мне.  Открыв свои порталы,

отфуболит с первой передачи

прямиком в иные ареалы.

 

 

 

 

 

 

Солнца нет. С очевидностью ночи

Подступает к душе чернота.

А хотелось увидеть воочию

Многомерного мира цвета,

 

Где большое и доброе солнце –

Материнская тёплая грудь.

Там, где свет необидно смеётся,

Разгоняя унынье и грусть.

 

Солнца нет. И никчёмны желанья.

Не смиряешься, мир возлюбя?

Хочешь перекроить мирозданье?

Ну, сначала возьмись за себя.

 

Знаешь, солнцу пенять не пристало –

Ощути в себе СВОЙ кровоток

И счищай ежедневно с кристалла

Многолетний налипший песок.

 

Стыдно вере искать доказательств,

Сердце знает и искренне «за»:

Солнце вечно. А тьма – показатель,

Что глядит не душа, а глаза.

 

 

 

 

 

Тропы расходятся...

Навзничь... Невзначай

Послеобеденный чай

Элегантно превращается в кофе...

Ночные ласточки зимних строчат

Весенним утром слетаются в строфы...

 

Нахально торчат

четырнадцатиямбные стопы...

Но поворотов в нирвану нет...

Нутриментальный Свет

Бьёт все рекорды в морду...

По Рихтеру и Фарингейту...

Сталелитейная флейта

Будить не забудет фантазии Фрейда,

Застрявшего на фаллической стадии...

В стаде спасутся, конечно, все...

Не избежав обряда... Но ракета на старте

Дрожит от шипящего термояда...

Как Астарот говорил Астарте,

Это их суккубо-инкубное дело...

 

Моё астрально-питеково тело

Держит в руках менталоискатель...

Но каждый пик в этом мире - это пик какого-то изма...

Очередное бесстрастное па Натарайа

Не обойдётся без ката-Клизма...

Мир-точка-Ком, напирая,

Катит-ся по наклонной гипертинузе сознания...

Между колоннами - Призма

Не терпящего плюрализма

Одухотравления...

С высоконепарным названием...

Jen'saispas...

 

Тропы расходятся... Становятся клонами...

И, во главе с деловитыми клоунами,

По каждой бредёт толпа...

Как говорил преподобный

Шри Бававсенаху,

Каждый сорвиголова

В этом мире предгробном

Найдёт свою словиплаху...

 

 

 

 

 

 

Смолой по елочной коре

струилась эра мезозоя.

На камне, разомлев от зноя,

в наичешуйчатой поре,

пласталась ящерка.

Юрка,

лишь задремала ненароком -

горячим смоляным потоком

на все грядущие века

была впечатана…

 

Не зря -

и в краеведческом музее

забытым солнцем пламенеет

кулон - осколок янтаря

с агамой.

До сих пор ношу

воспоминание - тревожит.

И на моей шершавой коже -

следы от выпавших чешуй…

 

 

 

 

 

 

 

Свет ученья

ман'ит, но усилия гаснут вотще,

Все, кто прав на сегодня, назавтра окажутся левыми,

Труден путь прониканья в глубокую сущность вещей –

Лес неявных причин скрыт надёжнейше следствий деревьями.

   

Все понять невозможно, как выплатить пеню с гроша,

Это может аукнуться шуткой: по рельсам и маслицем.

А незнанье от знанья – сквозь пропасть коротенький шаг,

Фантастический, как размышленья Вачовски о матрице.

   

Свет любви

искушает и копит коллекцию душ.

У Амура работа простая, не требует меткости.

Ты сдаёшься, пощады не просишь, не вьёшься как уж,

Пополняя собой мировое собранье нередкостей.

   

Над распластанным чувством трещит погребальный салют,

Хоть душе не впервой – но опять заикается стонами.

От любви к нелюбви расстоянье стремится к нулю,

Прикрываясь надеждой на мудрость кольца Соломонова.

   

Свет добра

монохромно течёт над рекой передряг

И чумных новостей о поэтах, разорванных пушками.

Хочешь мир возлюбить и спасти всех детей и собак,

Но собаки кусают, а деточки бредят войнушками.

   

И пускай ты могуч и плюёшь на десятки препон,

Лишь бы имя своё подпереть стометровою стелою,

Между злом и добром невозможно просунуть ладонь,

Потому что они – суть, одно неразрывное целое.

 

 

 

 

 

 

***

Мне в тебе, кажется, всё знакомо:

губ острова, глаз серых омуты,

родинка-мушка,

взлетевшая к верхней части

бёдер,

трефовой

(червонной, бывает) масти,

карта дорог на тетрадных листах

изнанки рук – ладоней…

 

Только:

тень временами

абрис планеТы тронет,

так бы прижать, да покрепче

(amen!)

твои ладони,

да и мои от времени, становясь крюкАми,

держат всё с меньшею силой

(amen!).

 

Странное дело: видеть рассветы твои –

закаты,

знать наперёд,

даже тот срок, когда ты…

даже о том, что сама ты не очень знаешь,

словно на карте

изнанки рук

нагая

девочка так похожая на тебя

стоит и тает…

 

Ветер листает

жизни,

срывает с ветки:

эти твои бессчетные сигареты,

эти твои (милая) закидоны,

ты полагаешь,

что ты-я бездонны,

есть лишь

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Лёд под сердцем и мгла на краю пера,

лист бумаги застыл в тишине вагона.

Уезжать от любви - это медленно умирать,

это - ставить кресты на гнилых перронах.

Дикий поезд - предвестник, и он же - Харон

(неприятно знать, что тебя хоронят).

Шпалы бьются в ногах, заставляя кровь

циркулировать чётче. Безумство хроник

оккупирует память. Штамповка "быть?"

переходит в "не быть", извращая смыслы.

Чистый лист - будто пасынок злой судьбы

(поезд пахнет мочой и дешёвым мылом).

 

Стук колёс увеличивается стократ.

Если можешь - скучай, а не можешь... Впрочем,

уезжать от любви - это медленно умирать.

Слава Богу - единожды. Но - короче.

 

 

 

 

 

 

 

 

Утро зеркалит вечер,

Темень рассвет печёт,

Ночи сомнений вверчены

В адовых крỷгов счёт.

 

Стрелки бегут по кругу

Не по своей вине,

Гонятся друг за другом,

Но не поймают, нет.

 

Мы наполняем время,

Мы утекаем в

Тело его безмерное –

Горло без головы.

 

Это безумный подвиг,

Это – сизифов труд:

Жизнью своей наполнить

Спешку пустых минут

 

Чтобы насытить время...

Я открываю дверь:

Пахнет октябрь апрелем –

Я выхожу в апрель!

 

И, уловив похожесть,

Я запускаюсь вспять,

Радостями тревогу

Пробую замещать.

 

Зеркало искры ловит –

Встречным огнём горит,

Пламя рождает Слово

Вне временных орбит

 

И обретает вечность...

Сказано – выбирай:

Хочешь – шагни навстречу,

Хочешь – заселим рай.

 

 

 

 

 

 

Сквозь пробитые дыры в крыше  растекается тишина,

Оглушённому трудно слышать, как устала чудить война,

А ещё труднее поверить, что у Дьявола выходной.

Жаль  не знает житейской меры  тишина, что сейчас со мной,

Словно мистика  эта манна.   Или, может быть, просто Бог

Нам оставил её на память из того, что забрать не смог…

И покажется на мгновенье – всё закончилось и прошло,

И не тянет от страха вены, и не сыплется в ночь стекло,

И что Дьявол уснул с Войною где-то там, посреди могил,

И, поэтому, тишиною на мгновение мир застыл.

Надрывается  тонко - тонко, как натянутая струна,

Забирается в перепонки и пугает,  лишает  сна…

Обнимаю её,  иконой прижимаю к своей груди.

Где найти бы такие  схроны, чтоб её навсегда спасти?

Где найти бы такое чудо, чтобы Дьявола и Войну

Усыпить навсегда. А людям

Просто так раздать тишину….

 

 

 

 

 

 

В пыли, в лохмотьях, сир и неприкаян,

С потухшим взглядом выцветших очей…

В него готов был мальчик бросить камень,

Но остановлен матерью: «Не смей!»

 

Так радуйся спасенью от побоев,

Краюху хлеба благостно прими.

Но, видно, кроме голода и боли

Есть большее, на чем основан мир.

 

Борец за правду и искусный воин,

Неустрашим и яростен в бою,

Однажды бросил всё и стал изгоем,

Поняв, что жизнь не так живет свою.

 

Есть правда у врага и у злодея,

У непокорных, у лжецов – у всех!

И значит, всё, что он доселе делал –

Убийство правды! Самый страшный грех!

 

Где истина? Мудрец ему ответил:

«Ее найдет кто в боге, кто в вине.              

Но не усердствуй, ибо знанья эти          

Вне разума, вне смысла, просто – вне…»

 

Постигший истину – теряет разум.               

Не потому ль мудра безумца речь?

Убогого устами раз за разом

Нас хочет Бог от бед предостеречь…

 

В пыли, в лохмотьях, он сидит у храма

С потухшим взглядом выцветших очей.

«Что он лопочет? Я не понял, мама», -

«Я тоже. Что ж, пойдем домой скорей».

 

 

 

 

 

 

 

Настало время пошлой маеты,

И умер крик внутри - птенец голодный.

Февральской нитью - белою, холодной

Зашиты не накормленные рты.

 

Падение – полет или измор

Души в чужих неведомых потемках?

Где рвется – было, видно, слишком тонко…

Рвануло так, что слышно до сих пор.

 

Пора остепениться нам уже,

Вернуть себе потерянные лица,

Не зря под солнцем снег рудой слоится:

Мы станем славить блестки миражей,

 

Прилежно утирая пот со лбов…

Метель – неистребимая проруха

Дорогу устилает белым пухом

Старухе с манким именем – любовь.

 

Ну что же! Нappy end - давно клише,

Свобода – до тебя была воспета,

Рисуя одиночества портреты

Смотри, не наломай карандашей.

 

Прощаться нужно просто и легко.

Траве не прорасти сквозь эти плиты.

Очнись, полковник! Мы уже разбиты,

А все еще стреляем – в молоко.

 

 

 

 

 

В городе исчезающих фонарей,

Ласковых женщин и неплохих мужчин

На полотно нестиранных простыней,

Складками уползающих из-под шин,

Вылито масло Аннушкой — быть беде:

Многометровая свора идущих «на»

Топает безголовая по воде

Слов обессиленных, вытекших из ума.

Смена времен, как вахта и смена тел

В кирзовой паре крепких еще сапог.

Трупы бычков — на вымазанном холсте

с надписью «С нами Бог».

 

Где-то из раны неба сочится мгла,

Язвами взрывов где-то покрыты дни,

Гусеницы от танков ползут, скрипят,

Только не станут бабочками они.

Многим навечно будет семнадцать лет —

В тихих полях собрали особый хлеб.

Мертвыми птеродактилями на земле —

Свежие выпуски хищных цветных газет.

В маленьких клетках заперты изнутри

Битые и клянущие бабский век.

В старых руинах идолище лежит

С надписью: «Человек».

 

Если бы золото храмов могло спасти,

Речи того, кто главный, вели бы в свет,

Все бы отдал за ясный ориентир,

Голос — за веру истинную воспеть.

За дураков и мудрых разбил бы лоб,

Если бы это стоило лучших слов,

И упивался словом на «Л» взахлеб,

Если бы пьянство к лучшему привело.

 

Знаю, из сажи делается алмаз,

Из-под бетона вырастет стебелек.

Глянет тепло и чисто из детских глаз...

Может быть, Бог...

 

 

 

 

 

 

 

Твой взгляд… Наверно, мы друг другу снимся,

Как пара мотыльков во сне у Будды,

Где время смотрит хищным оком сфинкса

И в бесконечность рвутся амплитуды?

 

По краешку сознания скользя,

Понять хочу, что можно, что нельзя.

 

Моралей обветшалые дресс-коды,

Мелькание асан и состояний.

Спасёт ли от житейской непогоды

Касанье крыл невидимых в тумане?

 

Опять приблизив спичку к фитилю,

Как обезьяну, разум свой ловлю.*

 

Ты можешь, в вечность отворив калитку,

Знать суть Упанишад и Рамаяны.

Но знаешь ли, о чём молчит улитка

На полпути к вершине Фудзиямы?

 

Сансара входит в новый оборот.

А что улитка? Всё ползёт. Ползёт…

 

______________________________________________________

 

* Индийский философ Свами Вивекананда сравнивал управление умом с ловлей разбушевавшейся обезьяны. Представьте себе обезьяну, непоседливую по своей природе, которую обильно напоили вином. В довершение к этому её укусил скорпион. Можете представить себе беспокойную пьяную обезьяну, укушенную скорпионом? Вот именно в таком состоянии находится ум человека. Изначально неспокойный, он неистовствует, когда напоён вином желаний. Он впадает в гордыню, когда его жалит скорпион ревности к успехам других.

 

 

 

 

 

 

 

Я живу, как в тумане, и не узнаю

Отражение в зеркале – взгляд беспризорный.

Обесценились мысль, и может в петлю –

Лучший выход для тех, кто не хочет газоны

Подстригать по линейке, с улыбкой смотря,

Как людей принимают легко за скотину.

Я не верю в слова, и мои якоря

Обрываются влет, погружаются в тину.

Пустота заполняет остатки меня,

И органная музыка – плата за ужин.

Жизнь не фильм, не понравился – взял, переснял…

Выбирать, когда круг до безумия сужен,

Невозможно. И ты, мой единственный Бог,

Объясни, почему смерть статистикой пахнет?

Я люблю сумасшедшую, как скоморох,

Веселюсь до потери последнего страха…

Человек дорожит только отнятым, да?

И я все потеряю… но все же – поверь мне.

Ты не вспомнишь меня… Никогда, никогда.

Никогда… ну какое короткое время.

 

 

 

 

 

 

 

 

Ни я, ни мои друзья,

ни все, кого знаю я,

ни те, про кого лишь слышал –

никто не встречался с Ним,

который вообразим,

как старый и мудрый мим,

сидящий на общей крыше.

 

С карниза Он смотрит вниз,

где страхи переплелись

с надеждами в той же мере,

в какой разделился мир

на тех, кому Он кумир,

и тех, кому жизнь – пунктир

и память об Агасфере.

 

В сердцах у последних страх

остаться и жить в веках –

на том ли, на этом свете…

А первых пугает смерть –

привыкли наверх смотреть,

в углу разместив портрет,

где лик, тридцатитрёхлетен…

 

Его не встречал никто!

Но первые верят, что

Он ждёт их, вочеловечен…

что смертию смерть поверг…

Вторых не загнать наверх:

для них Он – Великий Червь,

единственный тот, кто вечен.

 

Но, сколько ни балаболь –

Он сам выбирает роль,

немой режиссер и зритель.

На этих, на тех… на всех

Он смотрит, скрывая смех,

и думает: "Вы про смерть

хотите узнать? – умрите…"

 

________

 

 

 

 

 

Всю жизнь спешу. Пытаясь день за днём

Поймать за хвост мелькнувшее мгновенье,

Захлёбываюсь воздухом весенним,

Но вновь твержу о старом и больном,

У карт прошу ответа перед сном,

И только иногда – у вдохновенья.

 

Кто ищет, тот найдёт. Горит в крови:

Сто лет ищу иголку в стоге сена

И жалуюсь судьбе самозабвенно,

Что перебрать весь стог не хватит сил.

Но кто-то мне когда-то говорил,

Что та игла поистине бесценна!

 

Живу мечтой: без сроков и обид

Покорно жду любви и звездопада,

Но туч тягучих серая армада

Укутать небо снова норовит –

В ладонь чужую звёздочка летит

Нежданной, незаслуженной наградой.

 

Не сосчитать застрявших в тучах звёзд,

Ненайденных иголок нет в шкатулке,

Мгновение в безлюдном переулке,

Как ящерка, не сбросило свой хвост.

На спящих липах клочья старых гнёзд

Упрямо ловят жизни отзвук гулкий.

 

Кого теперь спросить: а есть ли смысл

В невстречах, ненаходках, неответах?

И есть ли толк от солнца, если летом

Туман, как пена мыльная, повис?

Провален мой бесславный бенефис…

По новой бы начать – да только где там.

 

 

 

 

 

 

День распался на половинки,

Предсказуемо был раскрошен:

Где-то в будущем ждут новинки,

Устаревшие где-то в прошлом.

 

Настоящее у калитки

(Будто время отверзло дверцу),

Повернулся: мечты-открытки,

Оглянулся: навстречу детство.

 

Только мы почему-то снова

Год за годом стоим у двери,

Словно нет впереди иного

И в былое уже не верим.

 

Да, не стоит питаться прошлым,

Прокормиться нельзя грядущим.

Настоящее! Эта крошка -

Нас насытит, как хлеб насущный.

 

 

 

 

 

 

 

                         "ветер тенью не отбросить"

                          /горская поговорка/

 

- Лей с обрыва серебро

 не останешься внакладе, -

 напевает ветерок

 леднику о водопаде.

- Ты не веришь, что воде

 и преграда - не помеха?!

Ты - отбрасываешь тень,

он - обрушивает эхо

на журчание долин,

саранча многоголосий

разлетается вдали –

то ли в лето, то ли в осень.

 

Здесь же, в логове зимы –

белом, тихом и невинном –

взмыть, обрушиться и смыть" –

привилегия лавины.

 

Ужас пропасти - над ней

твой язык печатью виснет,

 и становится на дне

 всё тенистей и тенистей.

 

 Впрочем, в нынешних горах,

 где привыкли к недо-далям,

 тень - не горе и не страх.

 Просто света недодали.

 

 Что, молчишь, как Сулико?

 Нет ответа - и не надо –

 говорят, без ледников

 не бывает водопадов...

 

 

 

 

 

 

 

«По праву сильного несу я правду

Закованную в лезвие меча.

А дикари с востока просто стадо,

Их крест – молчать.

 

Мне дела нет до возмущенных воплей,

Несу для всех овечью благодать.

Взамен, покорности златые копи

Готов забрать.

 

Я верю в безнаказанность деяний,

А также в исключительность свою.

Не терпит правда робких пререканий,

На том стою.

 

Когда вложу свой меч правдивый в ножны,

То истиной тотчас же нарекусь.

Распробует сполна любой безбожник

Мой гнев на вкус.

 

Молись народ на истинную правду,

Уверовав в божественность мою.

Пойдешь с мечом за храмову ограду –

Благословлю.»

 

….

С востока слышен ропот непокорства.

«Кто смеет вызов истине бросать?

Отступников юродивая горстка

Сбирает рать?»

…

Сошлись две правды в ратном поединке.

Застыло время вечностью в глазах.

Упала вера под ноги песчинкой,

Последний взмах…

В момент соития клинков булатных

Святая искра истины зажглась!

Исчезла правда, и в блестящих латах –

Другая власть.

 

Правда у каждого своя, а истина - это искра,

живущая между двух клинков.

 

 

 

 

 

 

Как дальше жить – потеря за потерей,  

Два чувства сразу: боль и пустота.

Каким аршином первую измерить;

Чем заполнять свободные места.

Проходит время и приходят люди,

Всё восполняется само собой,

Вновь дышится легко и полной грудью,

Ушёл в небытие сердечный сбой.

Так молодость, шагая сквозь потери,

Приобретает мудрость по пути.

Чем дальше, тем сложнее всё же,  верить,

Что лучшее, должно быть, впереди.

 

Приходит мудрость,  но растёт усталость,

И  нет желания  хоть  что-то  поменять.      

В итоге хочется довольствоваться малым:

Диван, лекарства и по силам кладь.  

С годами чаще и печальней даты 

И  горе, чёрным, в слёзной  тишине,

В календарях  распишет все утраты.

Как  раньше, не заполнить их извне.

Души надрыв и статика страданий –

Набор для гипсования пустот.

Путь тупиковый самоистязаний

На прочность, на изменчивость высот.

 

Мудра та старость, только   неприступна,

Нет места новому, задраено окно.

И скорбью перегруженное  судно

Безмолвно опускается  на дно.

Иначе можно,  путь, как светлый берег:

Пересмотреть число своих утрат

И  выставить безжалостно за двери

Ненужный гипс и старый слой заплат.

Откроется дорога  к новым  весям

И растревожит замкнутую клеть,

Мир  встречным отзовётся  интересом,

Пока ты жив, попробуй не стареть!

 

 

 

 

 

 

Позабыты давно адресаты написанных писем.

Ах, какой же по счёту была та лихая весна?..

И остались от прошлого пара сомнительных истин,

Чей-то голос в толпе и обрывок тревожного сна.

 

Но когда вечерами секунды скребутся, как мыши,

Выползая из старых часов на потёртый паркет,

Я жалею о том, что под окнами спилены вишни,

И ни лавочек нет, ни старушек на лавочках нет.

 

Примирившись однажды с известным законом природы–

Мол, родился на свет, значит, время придёт помереть,

Я давно не ищу переправы, моста или брода...

Только жаль, двухэтажки ломают в соседнем дворе.

 

Я придумала мир с серебром тополей и туманов,

Под босыми ногами – шершавый и тёплый асфальт...

Я уйду, распихав этот сказочный мир по карманам.

Только письма останутся. Что в них? Не помню. А жаль...

 

 

 

 

 

В наложении света и тьмы,

за пределами рая и ада,

неизбежно являемся мы -

двух миров пограничные чада.

 

Иногда различишь нас «на глаз»,

иногда – по проколам в анкете.

Мы – гибриды народов и рас,

мы – любви нелюбимые дети.

 

Мы – метисы. Наш слоган – "Держись!".

Мы – бастарды, ублюдки, изгои.

Вавилон, изломавший нам жизнь,

ты не знаешь, что это такое!

 

Нам когда-то библейский еврей –

на пути из Египта, из плена –

предписал за грехи матерей

отвечать до седьмого колена.

 

Побивали нас градом камней,

подвергали костру и веревке...

Но порой нет нацистов страшней,

чем примкнувшие к ним полукровки.

 

Нас из Африки аист носил,

порождала цветная капуста.

Мы росли, мы творили. Зоил

изгалялся над нашим искусством.

--------------

Путь истории – петли да крюк.

Свежей кровью рисует рассветы

ксенофобская злоба.

Из мук

для России родятся поэты.

 

 

 

 

 

 

 

По слухам, он сразу родился военным,

Из пены морской проявился на суше,

Сражал наповал королев и простушек

Могучей фигурой, натурой степенной.

Посмотрит,  бывало, и вышибет душу…

Визжали девицы, прошитые взглядом,

Теряли рассудок, текли виноградом.

Хотя… он совсем не стремился на сушу.

Стихия сидела в его подреберье,

Ломала, крушила года о форштевень.

Шептались: «Нептуну он брат или деверь?

Красиво беду оставляет за дверью».

Роптали пираты обеих Америк:

«Отважная сволочь, везучий, зараза!»

Но старость пришла, высочайшим указом

Начальником штаба списала на берег.

Расставила стулья в раю кабинетном,

Углы затянула седой паутиной,

Посыпались будни овсянкой рутинной.

Скрывая глаза золочёным лорнетом,

Он как-то крепился. Дожив до заката,

Ночами разбрасывал пьяную пену…

 

Однажды его пригласили в геенну

И приняли в штат капитаном фрегата.

 

 

 

 

 

 

Я в тишине и тишина во мне.

Ночь – за пределом светового круга.

Веду беседу с тенью на стене,

Мы молчаливо слушаем друг друга.

 

Формально тень – бесплотный образ мой,

Но мы по форме с нею не похожи:

Она длинна, уродлива порой,

Пугает... и смеяться плоско может.

 

Нам не мешает суета и шум,

Отложен Интернет и детективы...

... Как различает ум не наобум

Понятья "безобразно" и "красиво"?

 

Я постигаю логику теней,

Приходит мысли тень... о мыслях тени!

Тень логики становится ясней –

Цель мысли не в бесцельном размышленье.

 

Как на вопрос находим мы ответ?

Предчувствуем, события не зная?

Звезда светла... Откуда звёздный свет?

Возможно, сущность звёзд совсем иная...

 

Есть зеркала миров, как двойники...

Глядим на отраженье вместе с тенью.

Достаточно движения руки –

И мир зеркал отправит нас в забвенье...

 

... Послушай, спать мы будем или нет?

Со мною тень моя одновременно

Там, в зазеркалье, выключает свет...

До встречи, собеседник мой настенный!