Очная ставка №9. Насекомые

Возьми, Создатель, очки и лупу, взгляни сквозь толстые линзы вниз. Не медли больше, ждать чуда глупо, ведь отработавший механизм небезупречен, несовершенен – в двойных спиралях сокрыт изъян. Не будет лучшим ли из решений покончить с генами обезьян. Не вижу веских причин для скорби – не остановится бег светил. Довольно время резинкой «Орбит» тянуть, отправь этот мир в утиль. Припомни главы из откровений – разверзни хляби, обрушь потоп.  Расчисти место и муравейник на ровной тверди создай потом – едва с земли испарится влага. Не усомнится никто в Творце, когда, добро совершив во благо, замкнёшь случайных событий цепь. Пусть развиваются, ей покорны, не повторяя пути предтеч. Поставь им цели и сытным кормом цивилизацию обеспечь. Отведать дай им обильно плоти и напои от своих кровей – пусть наполняются чувством локтя. Венец творения – муравей! Звучит, ты сам понимаешь, гордо и в горних высях и под и над. Плодясь и приумножаясь, орды пусть все пространство заполонят. Дари им щедро любовь отцову, детей родителю уподобь – построят социум образцовый, как ты задумывал,  «от» и «до».
 
Но если выйдут из-под контроля, узришь, что замысел не таков,  яви ослушникам Божью волю…
И заведи себе мотыльков.

Без сна промаявшись всю ночь,
под утро наконец забылся.
И тут, как Пушкину, точь-в-точь,
незваный гость ко мне явился.

Он был свиреп и шерстокрыл,
пытался грудь мне расцарапать.
Слюною брызгал и вопил,
бесцеремонно сбросил на пол.

Руками потными лез в рот,
пришлось отчаянно кусаться.
Запомнит мой урок урод, -
ему оттяпал я пол пальца.

Вопил: "Восстань сей час, пиит!
Вотще брыкаться! Гласу внемли!"
Порвал футболку, паразит,
хоть старую, но с кубком Стэнли.

Но вдруг проснулся. В горле сухо.
Над головой жужжала муха.

Словно загнанный, каждую ночь,
просыпаюсь в холодном поту
от истошного крика: отсрочь,
наказание невмоготу.
 
Снится, будто на страшном суде
вопрошает небесный истец:
- Неужели не слышал нигде,
что расплата за жизнь под конец?
 
Направление мудрых  десниц
недоступно земному уму,
от незнания падаю ниц:
- Отче, в чём виноват - не пойму?
 
А в ответ, как? - я в толк не возьму,
очутился в прекрасном саду.
Мама с папой меня по нему,
улыбаясь, за руки ведут.
 
Этот сад ни на что не похож,
там деревья растут до небес.
Нет чужих, нет грехов, нет святош,
ни господ, ни рабов, ни повес.
 
Получает без пошлины всяк
в дар тепло и хлеба от земли.
На деревьях младенцы висят,
руки лишь протяни да бери.
 
Понимаю: здесь всё по плечу,
и родители вместе со мной.
Я от радости прытко скачу
по холмистой дуге головной.
 
Мы спешим на обычный урок,
он банален и вовсе не нов,
где детей, как подходит им срок,
учат важным основам основ.
 
Мне поведал седой педагог,
что немедля последует месть,
если стану отхватывать впрок
то, что нужно умеренно есть.
 
Сад – есть Бог, он живой, и во всём
чти предтечу Господней руки.
Животворный в саду краснозём,
как зеницу свою береги.
 
А потом мы с другими детьми
поскакали играть в чехарду,
но внезапно возьми, зашторми,
яд пролился с небес, как в аду.
 
Умирали и молод, и стар,
повалила деревья вода,
ливень хладные трупы сметал,
унося весь народ в никуда.
 
Я кричал из оставшихся сил,
- Наказанье отсрочь, -  и тогда
Бог мне в памяти вновь воскресил,
как я блох выводил у кота.

Догорает закат. 
На кухне окно открыто.
Остывает компот. Колышется ветром шторка.
Вот и муха – в компоте, судьба её - дольчевита:
Розоватое счастье безвылазного восторга.
И не жизнь, а малина! Но это ли мухе надо? 
Говорила ей мама: «Не лазай туда, где липко!
Наше место - дерьмо, оно для тебя – отрада.»
Не послушалась, детка… и в этом ее ошибка.
Как сдержаться от грёз, когда так прекрасна тайна?
Ароматный компот! Так сладко и романтично!
Этот радостный мир, придуманный неслучайно,
Не сравнится с сортиром, обыденным и привычным…

Но, увы, от досады грустнеют глазенки мушьи.
Безнадежно намокло ее кружевное платье.
Холодеет компот и мучит ознобом душу.
…А в дерьме так спокойно…там куча сестер и братьев…
Было время осмыслить свою непростую долю.
Остается надежда: придет, наконец, хозяин.
Может, сжалится, старче, отпустит ее на волю?
Ну, а может, возьмет, да и попросту растерзает…

Но вокруг –ни души…
Хозяева все уснули.
Иссякает надежда…
Такая судьба-проруха.
Тишина за окном. 
Остывший компот в кастрюле.
В нем – чернеющей точкой - наивная дольчемуха…

Случай был когда-то странный, на поверку - ерунда:
В этом доме тараканов не бывало никогда
Ни в щелях и ни в буфетах, даже в кухонных шкафах,
Но однажды нечисть эта поселилась в головах.
Старичок - отец семейства - дочка, сын и даже зять
Стали жертвами злодейства: научились рифмовать.
Рифмою греша глагольной, тёмно-рыжий таракан
Заразил семью невольно злым словечком “графоман”,
Убедил их, что стихами весь заполнен интернет.
Тут они, конечно, сами возомнили: “ Я - поэт!
Быстро сляпаю поэму, оду, стансы и сонет,
Лишь найду такую тему, что ещё на свете нет!”
Но главарь всех тараканов в тот момент был сильно пьян
(Из голов привычно пьяных вмиг не выдохся дурман)
И решил, что всем отрядом подмешаются в стихи,
Музыканты будут рады, создадут отличный хит.

Но меня-то не обманут, я прочту совсем чуть-чуть,
И стихи от тараканов безусловно отличу!

Шесть любезных сердцу соток сберегали урожай,
наполняли мёдом соты пчёлы, весело жужжа.
Грела почва, цвета мокко. Шланг разбрызгивал струю.
Близко не было намёка на беду в моём раю.
 
Отражали свет стрекозы, стрекотали кузнецы,
пахло сладостно навозом, зеленели огурцы,
разносился гул шмелиный и клонился на закат
день июньский – длинный-длинный,  под пиликанье цикад.
 
Все старательно трудились, на мозолях сохла мазь…
Только нет ни в чём идиллий – это надо понимать.
Мир катился к катастрофе, в бездну кубарем летя –
захватила мой картофель стая инопланетян,
 
дармоедов полосатых. Оккупанты – хуже крыс.
Выть хотелось от досады, мог бы – сам зубами грыз.
Но коварная орава, вся закована в броню.
Извести хотел отравой – думал всех похороню,
 
Только как я не старался, поливая огород,
яд пошёл на пользу расе – ничего их не берёт!
И, вздыхая обречённо, перспектива-то жутка,
я поплёлся к людям в чёрном:
 – Защитите от жука!

Наверное, Земля давно бы впала в кому,
И всякий здешний день казался не таков,
Когда бы этот мир лишился насекомых -
И тоненьких стрекоз, и толстеньких клопов.

Гудение пчелы и оводов жужжание,
А ближе к полутьме - вечерний хор цикад,
Не им мы посвятим шальное обожание
Высокопарных од и чувственных рулад.

Мы любим лебедей и грациозность ланей,
Рисуем на гербе то вепря, то орла.
В гербарии лесном из листопадных дланей
Невидима для нас вся жизнь, что так мала.

Пока нас кто-нибудь за пятку не укусит,
Мы давим на тропе жуков и муравьёв;
Любя высокий слог, мечты в высоком вкусе,
Столь низших не хотим пожаловать слоёв.

Мы высшей из стихий не сдавлены пока что,
Но с высоты небес - мы кажемся малы,
И мнится человек для Бога таракашкой,
Что чует сладость крох и лезет на столы

Совсем не для него назначенного пира.
А весь коттеджей бум, многоэтаэжек хлам -
Для Бога на лугу манжетка да крапива,
Косить, иль не косить - Творец решает сам.

По милости Его не изгнаны из сада
Ни обыватель-жук, вгрызающийся в лист,
Ни хором мимо нот поющие цикады,
Ни стрекоза-юрист, ни клоп-экономист.

Невелика корысть - быть сведущим в законах.
От малых троп земных не поднимай лица,
Как величайший ум, смотри на насекомых:
Отражено и в них величие Творца.

Ты – мой тоннель из полусна в конце придуманного света,
Мой неоправданный кумир, неповторимый мистер АХ.
Прошла приблудная весна, и наступило фиолето,
И пал безумный антимир – колосс на глиняных ногах.

Надену красный сарафан в горох, раскиданный по полю,
Став яркой меткой естества, той самой божьей из коров.
Пройду как леди намбер ван, глаза мужчинкам намозолю,
Но поклянусь не создавать нелепых ку-антимиров.

Приду, румяная, домой, закрою дверь на два засова,
Заговорю себя от бед навек, и больше - ни жу-жу!
Потом скажу себе самой: не будь, коровка, божьей рёвой!
А утром страсти по тебе на верхней полке уложу.

И ни за что не погляжу в окошко твоего портрета,
И только зеркальце – мой свет, мой ненаглядный визави.
А ты лети, как майский жук, в потоках ультрафиолета,
И не зови меня к себе. 
И самой нежной - не зови…