Оладушки

Три дня был в командировке, а Ленка не звонила. Договорились, что позвонит, если Мишка… Так.. Стоп. Не звонила, значит - Мишка живой. Надо идти. Я должен…Блин… Никому я ничего не должен, но пойду, потому что собственная совесть просто жрёт меня изнутри, так же жадно и целенаправленно, как Мишку рак. А ты, батенька, философ… Нет… Трус… Жалкий трус. Боишься идти к смертельно больному другу, пожать ему руку и поймать себя на мысли: «Запомни это тепло. Скоро его не будет. » Всё, философ хренов, встал и пошёл! Господи… Как же это страшно, когда ничего нельзя сделать. Ни – че - го!
На улице - жарища. Асфальт плавится. Солнце, оборзевшее и равнодушное, как новые реформы правительства, сжигает всякую надежду на прохладу вечером. Ветер ползает в траве. И чего ты её раскачиваешь, бедолага? Не трава это уже – сено на корню. А вот и Мишкина девятиэтажка. Пока ещё Мишкина…
Дверь открывает Ленуська, и сердце у меня не замирает, как у большинства нормальных людей в таких ситуациях, а начинает бешено колотиться: Ленка одета в какой-то старый халат, не причёсана, без макияжа. Это - ненормально. Она держалась лучше меня даже тогда, когда врач-онколог, наш одноклассник, кстати, обозначил диагноз и срок: не более трёх месяцев. Я видел, как у Димки тряслись руки, когда он, прямо в кабинете, прикуривал от моей зажигалки. Про себя вообще молчу: сигарету фильтром закурил. И потом, когда Мишка уже реже вставал, наша прекрасная и мудрая Елена, стильно одетая, в неизменном макияже, теребила мужа:
- Вставай, Мишаня, я гулять хочу. Можно на балконе.
Мишка улыбался и отбрыкивался:
- Иди с Витькой погуляй.
Но Ленка не уступала:
- Обойдётся. Пошли, милый, а то меня с балкона уведут.
Тыча в мою сторону пальчиком, она посмеивалась:
- Я с этим Дон Жуанам ни за что не пойду! От него опять противными духами пахнет!
Мишка с трудом поднимался, и мы шли «гулять» на балкон. И я, и Ленка хорошо запомнили Димкин совет:
- Движение – ненадолго, но продлит ему жизнь. Сляжет – всё…
Каждый раз, стоя на балконе, Мишка жадно хватал воздух и просил:
- Вить, закури… Я хоть понюхаю…
Ленка морщила свой курносый носишко и выговаривала сразу нам обоим:
- Конечно, табачище лучше молодой зелени пахнет. А впрочем… У тебя «Парламент», Казанова? Тогда-кури, а то от дурного парфюма голова разболелась. Подари уже своей пассии нормальные духи.
Я смущался, естественно, а Мишка улыбался, глядя на нас, и дышал спокойнее, без хрипов. А сейчас Ленка выглядит так, как я и представить себе не мог: красные, припухшие веки, словно полинявшие, мутные зелёные глаза и этот халат ещё… Никогда не видел её в халате…
– Ленка... Что? – не говорю, а сиплю я севшим голосом.
- В больницу его вчера забрали, Вить. Димка приехал и забрал. Говорит, надо прокапать что-то новое.
Она неожиданно зарыдала, уткнувшись мне в грудь лохматой головой:
- А меня не пускает туда. Говорит: нельзя мешать процессу.
В соседней двери щёлкает замок.Быстро, но аккуратно я впихиваю Ленку в квартиру и закрываю дверь: нечего на неё, такую, пялиться. В полутёмной прихожей, я опять обнимаю Ленуську. Пусть выплачется. Сколько уже можно носить всё это в себе? Ленка рыдает горько и безутешно, а я глажу её волосы и замечаю седину. Сразу заныло в груди. И больно так! Словно это у меня порок сердца, а не у Ленки.
Не помню, чтобы вообще так больно ныло. Эх, Ленуська… Держись. Нам ведь его ещё хоронить... Ленка перестаёт реветь и, заглядывая мне в глаза, тихо просит:
- Вить, позвони Димке, попроси: пусть хоть тебя пустит к нему. Мне так спокойнее будет.
- А это – идея! Щас!
Я поспешно шарю по карманам: телефон-то я взял? Забыл, конечно же. Ленка это понимает по моему растерянному лицу и улыбается сквозь слёзы:
- Когда ты уже женишься?
- Зачем?
- Чтобы собирала тебя в дорогу и оладьи твои любимые по утрам жарила ! – чуть веселее улыбается Ленка.
Ответить я не успеваю. Звонят в дверь. Ленка испуганно ойкнув, бежит на кухню и выглядывает из-за приоткрытой двери:
- Узнай, чего там кому надо.
Дверной замок чвакает, кряхтит, скрипит и никак не хочет открываться. Я злюсь, но успеваю заметить, что по полу тянет холодком. Наконец то. Наверное, обещанная гроза пожаловала. Но на пороге..
- Мишка! – радостно ору я.
- Мишанечка! – бежит к мужу Ленка.
- Тихо, тихо, – устало улыбается Мишка и предупреждающе выставляет вперёд руки, –
И обниматься, и целоваться осторожнее попрошу. Устал я чего-то.
- Тебя выписали? Так быстро? А почему меня не предупредили? А как же ты добрался? Или тебя подвезли? – засыпает мужа вопросами Ленка, а сама прижимается к нему и гладит, гладит руками его небритые щёки.
Мишка осторожно отстраняется и идёт в комнату, поясняя на ходу:
- Сбежал ненадолго. Лекарства прокапали новые, хорошие. Лучше мне стало. Можно сказать, как и не болел никогда. Соскучился по вам обоим, чудики, вот и сбежал.
- Да ты что? – ахает Ленка и звонко смеётся:
- А Димка говорил, что у них больница, как тюрьма: мышь не проскочит.
Мишка усмехается:
- Ну, мышка – не Мишка.
Мы с Ленуськой довольно переглядываемся: пусть ненадолго, но это тот, прежний наш Мишка: весельчак, остряк и балагур. Остряк в это время неодобрительно хмурит брови и безапелляционно ляпает:
- Ленчонок, ты сегодня – просто королева бала в бомжатнике.
Ленка вспыхивает и смущённо косится в мою сторону.
- Да, да, – жёстко добивает её муж, – Я именно об этом: у нас друг в гостях, а ты…
- Мишан… Ну, ты чего? Перекапался что ли? – встреваю я в разговор, заметив, что глаза у Ленки начинают  блестеть. Мишка смотрит в мою сторону, и мне становится не по себе от его непривычно холодного взгляда. Но через мгновение его глаза теплеют:
- Извини, брат, – он снова поворачивается к жене – И ты прости, малыш. Устал я. Очень…
- Миш, давай чайку? – опять оживает Ленка.
- А, давай! С оладушками!
- Полчаса, ребята, и будут вам оладушки!
Ленуська исчезает на кухню, а мы садимся в кресла: я небрежно, а Мишка очень осторожно и ласково поглаживает мягкую обивку:
- Представь, брат: никогда не замечал, что она тёплая и бархатистая, как кожа у женщины.
На велюре остаются длинные тёмные полосы.
Я рассеянно киваю, отмечаю про себя, что надо напомнить Ленке про сильно отросшие ногти и шарю по карманам в поиске сигарет.
Неужели их тоже не взял, как и телефон? Уф… Тут… Просто положил в карман рубашки. И зажигалка - там же.
- Закури… Я хоть понюхаю… , - просит Мишка.
Я вопросительно киваю в сторону кухни.
- В ванной она, – улыбается Мишка, – В порядок себя приводит.
Я закуриваю, а Мишка чутко принюхивается, втягивая нервно подрагивающими ноздрями ароматный, густой запах «Парламента».
- Хорошо-о-о…, - глубокомысленно тянет он через минуту и неожиданно заявляет, – Просьба у меня к тебе.
- Какая?
Мишка медленно поднимает руку и тычет пальцем в сторону их с Ленкой спальни:
- Подари мне покой.
- Это ты о чём сейчас?
Он смотрит не в глаза, а прямо в сердце. Я пожимаю его холодные пальцы и киваю:
- Обещаю, брат… Будь спокоен…
Мишка кивает и устало откидывает голову на спинку кресла:
- Долго она чего-то… Иди, помоги ей… Подремлю немного…
Я выхожу на кухню, где Ленка мечется между плитой и шкафами. Она уже не в халате и при макияже.
- Ты чего ушёл от него? – возмущается Ленуська и, неловко взмахнув рукой, опрокидывает на пол сахарницу.
- Заснул он, – поясняю я и наклоняюсь, чтобы собрать сахар руками. Ленку посещает та же самая мысль про сахар. Мы звучно чмокаемся лбами. Не знаю, как у неё, а у меня искры из глаз сыплются от боли.
- Блин… - обеими руками хватаюсь я за лоб, – У тебя - не голова, а гиря тяжелоатлета.
- Не блин, а оладушек! – Смеётся Ленка и чмокает меня в подбородок: выше не достать ей пигалице.
Я подмигиваю :
- Сразу полегчало.
- Тогда – помогай, – улыбается Ленка.
- Есс, босс! Слушаю Ваши приказания!
Ленка разворачивает меня лицом к шкафам:
- Пакет муки – со второй полки, там же - ванилин. Для особо бестолковых даю инструкцию: ванилин – это маленькие пакетики рядом с мукой.
Я достаю и то, и другое, а Ленуська снова командует:
- Три яйца из нижнего отсека холодильника достать и хорошо помыть.
Она подвязывает красный, в кокетливый белый горошек, фартук. Я сажусь на кухонный табурет и молча наблюдаю. Самое главное, что наблюдать этот процесс мне намного интереснее, чем футбольный матч между сборными России и Бразилии.
В большую, обливную чашку Ленуська сыплет горкой муку. Пока она открывает пакетик с той штуковиной, название которой уже благополучно мной забыто, я успеваю заметить, что мука выглядит, как настоящая гора, только в миниатюре. Наверное Бог,(если он есть, конечно), также насыпал горы на землю. Пахнет пасхальным куличом. Вкусно пахнет. Ленка делает в горе углубление. Ну, точь в точь – вулкан! А вместо лавы, там шипит та хрень из пакетика, кефир или ряженка, или простокваша, (я не понял), соль и сахар. Сахар я подобрал, пока Ленка доставала чашку для теста.
- Яйца чисто вымыл? – придирчиво спрашивает повариха, с сомнением прищурившись, – Ты учти, они - деревенские!
- Чисто, – Клятвенно уверяю я и недоумённо спрашиваю, – А что: деревенские яйца грязнее городских?
- У кур то? – переспрашивает Ленка, задумчиво прикидывая: а не подлить ли ещё кефира – ряженки - простокваши? Одновременно вникнув в смысл вопроса, мы тихо хихикаем: не хватало ещё Мишаню разбудить. Смех – больше нервный, чем весёлый, но всё же – какая никакая, а разрядка.
Все три яйца разбиты прямо в углубление на мучной горке, и я получаю новое распоряжение:
- Сковороду с синей ручкой достань, сполосни, сухо вытри и поставь на огонь.
- Сделано, босс! – рапортую я, быстро выполнив задание.
- Ну, и чего стоишь, как Родина-отец на кургане? – спрашивает меня Ленуська. А я и правда стою, с каким-то детским восторгом наблюдая, как тягучее, желтоватое тесто срывается с ложки и падает обратно в чашку. Ну, просто - капля мутной росы в обьёмном и многократном увеличении.
- Масло на сковороду налей, чудо! – улыбается Ленка – Бутылка с маслом - в пенале, на нижней полке.
Уже через минуту первые оладушки ворчливо шипят на сковороде, меняя сливочную желтизну на золотую корочку.
- Две тарелки и две пиалочки, что с клубничками, из сушки – на стол! В пиалочки – сметану из холодильника. Сметана - в банке с розовой крышкой! – слышу я приказ, а сам просто давлюсь слюной. Но приказ выполняю чётко и без нарушений. Три первых пышных, ноздрястых, умопомрачительно золотых оладья Ленуськин кладёт на тарелку и подталкивает меня к столу:
- Ешь, пока горячие. Ты ведь именно горячие любишь.
- Неее… Я с Мишкой! – не особо уверенно протестую я.
- И с Мишкой поешь тоже. А пока считай, что пробу снимаешь.
Я больше не спорю, а сажусь и ем. Нет. Вкушаю! Потому что это пахучее чудо можно только вкушать. Ленка поджаривает следующую партию и, довольная, снимает фартук:
- Пойду, Мишане отнесу.
- Давай! – улыбаюсь я и тактично прикрываю за ней дверь.
Я не успеваю достать сигарету, потому что Ленуська возвращается:
- Вить… А Мишки нет там… И в спальне нет... И на балконе…
- Как нет? – удивлённо переспрашиваю я, поспешно сую в карман сигареты и лично проверяю квартиру. Мишки нет нигде. Встревоженная Ленуська ходит за мной по пятам. В комнате она ставит на столик возле кресел тарелку с оладьями и спрашивает меня:
- А, может он на улицу вышел?
- Точно! – хлопаю я себя ладонью по лбу, – Конечно, вышел! Теперь с соседом сидит. С дядей Ваней из седьмой! Помнишь: он всё ждал его?
Мы вылетаем в прихожую. Так и есть: дверь приоткрыта.
- Вот, балбес, – ругаю я Мишку, а сам обуваю туфли, – Хоть бы предупредил!
Ленуська не успевает мне ничего ответить, потому что дверь распахивается так неожиданно, что она вскрикивает, а я вздрагиваю. На пороге стоит Димка.
- А почему дверь открыта? – спрашивает он, но тут же забывает свой вопрос. Его взгляд встречается с Ленуськиным и виновато опускается в пол.
- Дим?... Ты чего?... – заметив это, спрашивает Ленка и цепляется за моё плечо. Я машинально притягиваю её к себе и переспрашиваю Димку:
- Диман, что случилось?
Димка проходит в комнату, закрывает дверь, прислоняется к ней спиной и поднимает на нас глаза:
- Мишка умер вчера, ребята…
- Вчера? -выдыхает Ленка и медленно оседает на пол.
Я успеваю подхватить её на руки и несу на диван. Димка достаёт из нагрудного кармана заранее приготовленный шприц и делает ей укол. Молодец, док: знал, что будет именно так, а не иначе. Через несколько минут проверив пульс, Димка тихо шепчет мне:
- Сейчас очнётся, – и просит, – Витич, дай сигарету, что ли…
Мы закуриваем. Глядя на голубые струйки дыма я задаю вопрос, который мучает меня с момента оглушающей новости:
- Дим… В котором часу Мишка умер?
- Вчера ночью, Вить… Около двенадцати. Мы с ним договорились: как почувствует, что совсем хреново - позвонит, а я заберу его в больницу, чтобы не у Ленки на глазах...
Ленка тихо стонет, и мы оба склоняемся к ней. Но она только прерывисто вздыхает, а в себя не приходит. Димка ещё раз просчитывает пульс и успокаивающе мне кивает:
- Сейчас, сейчас.. Я побольше ввёл дозу. Сердцу надо дать передышку.
Он тянется к сигаретной пачке, но я хлопаю его по руке:
- Хорош, Диман. Не продыхнёт же, как в себя придёт.
Димка не спорит. Он присаживается на диван у Ленуськи в ногах и тихо рассказывает мне:
- Я полдня тебе на телефон названивал. Не решался один идти… Хорошо, что ты тут. Смотри, не оставляй её. Сам знаешь, какое у неё сердце…
- Знаю… Не оставлю... – машинально отвечаю я, а сам гляжу на кресло, где ещё темнеют на обивке отчётливые тёмные полоски, оставленные Мишкиными пальцами полчаса назад.