Про Иванушку, Варвару и иронию судьбы (новогодняя сказка)

«Говорят, под Новый год что ни пожелается, всё всегда произойдет, всё всегда сбывается», — так думал Иван Дурачков (ты прав, читатель: каких только фамилий не встретишь на Руси!), немолодой уже повеса, в многотысячный раз скользя взглядом по заснеженному дворику с шестнадцатого этажа московского «спальника». Точнее, вспоминал эту фразочку, услышанную им ещё в детском садике от Дедушки Мороза. День неотвратимо катился к завершению, которое должно было стать одновременно началом не просто нового дня, но и нового года.

«Ну вот, — рассуждал Иван, — а пожелать-то мне и нечего, даже если этот чёртов Дед времен детсада не врал. Разве что хотелось бы найти ту самую, единственную…» Перед мысленным взором повесы прошествовал, как на параде, весь ряд бывших его зазнобушек. «Не то, не то!» — зазвучал в его голове голос перекормленного кота из заезженной рекламы, и физиономия скривилась от невыразимого отвращения.

Напала на Иванушку тоска неизбывная, грусть неминучая… «Живу на земле чуть ли не полвека, — грыз он себя, — а всё один, один как перст. Надо с этим что-то делать. И тут как чёрт его под руку толкнул — схватил он дублёнку, выскочил во двор и побежал к метро, охваченный непонятным порывом. На бегу, правда, припомнил банную историю из «Иронии судьбы» и разные её продолжения из жизни: ведь после выхода фильма каждую новогоднюю ночь, если верить СМИ, мужики валом валят из Москвы в Ленинград (а теперь в Питер), чтобы внезапно наткнуться там на свою, небесами посланную. Заметим в скобках: Барбары Брыльски не все в Питере проживают, но народ в массе об этом, видимо, не догадывается.

Итак, припомнил наш Иван кинобаню с романтическим исходом и сказал себе: «Нет, только не это. Никаких Питеров-Ленинградов». И рванул прямо на Курский вокзал, которого благополучно достиг, даже не заворачивая в Кремль, как почему-то всегда выходило у известного всему миру Венички.

Электричка «Москва — Петушки» будто поджидала его, и как только Ванюша вскочил в последний вагон, перрон за окном отчалил. Народу в вагоне оказалось не так уж много — ведь до праздника оставалось всего-то часов пять, — но все они словно сошли со страниц Веничкиного опуса. Прямо скажем, трезвых не наблюдалось. И, как понял наш герой, несмотря на бдительность милиции-полиции, возлияния исподволь продолжались, набирая обороты.

Широкодушные русские люди, конечно, зазывали Ивана на свои вагонные посиделки, но он помнил, зачем и за кем едет, потому на соблазн не вёлся и отбояривался ссылками на «торпеду», якобы зашитую сами знаете куда. Народ обоих полов смотрел сочувственно и активно прикладывался к бутылке, чтобы выпить, как провозглашалось, за Ванино здоровье, хотя в душе каждый бормотал: «Тьфу-тьфу, только бы мне не доторпедить!» — то есть в конечном счете каждый пил за себя (что нам, русским, свойственно). Иван же рассматривал мелькающие за окошком красоты Подмосковья, слегка подпорченные скрюченными то здесь, то там фигурами успевших напраздноваться соотечественников.

Два с половиной часа прошли не быстро, по традиционному сюжету «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается». Вышел наш герой в Петушках и обмер: глухомани-то как не бывало! Разве на такую далекую от Москвы станцию тянулась его душа за неясными желаниями, за любушкой единственной, чтобы наткнуться на плотную застройку современного формата? «Лесу, лесу мне дайте!» — вскричал Иван. И тут — здрасти! — такси тормозит, и мужик за рулем предлагает отвезти его в самый что ни на есть лес.

Всмотрелся Ваня в лицо водилы — вроде вызывает доверие. Правда, из самых новых «русских» — так кто же еще теперь, кроме них, в общественном транспорте-то рулит! «Что ж,— подумал Иван,— не напрасно ведь я в эту даль тащился!» Да и поехали… Лес вынырнул из-за домов так неожиданно, что наш герой вздрогнул: не наваждение ли? Срубил таксист с него три штуки и был таков, только габаритные огни вдалеке мелькнули.

Огляделся Ванюша. Темно, ни черта не видно. А на белом снегу — следы. В лес ведут. Присмотрелся он — следы-то женские, ну никак не больше сорокового размера. В крайнем случае, сорок первый. А для современной женщины это как раз то, что надо. Вон, у Умы Турман аж сорок третий, так Тарантино именно за эти лапищи её и полюбил, как пишет «желтуха». Короче, взбодрился Иван да след в след в лес и потопал, благо луна выглянула из-за туч и глаза к темноте попривыкли. Перешагнул он через поваленную берёзу, раздвинул еловые лапы и — ба! — сидит на пенёчке девица, глаза синие в пол-лица, коса русая через плечо перекинута.

— Как зовут тебя, красавица? — молвил Иванушка, подойдя поближе.

— Я Варвара Длиннокосова, — отвечает девица, — а ты кто, путник запоздалый, в полдвенадцатого ночи по лесу шатающийся?

— А я Иван Дурачков, — отвечает Ванюшка, попутно соображая, где ж он такую фамилию — Длиннокосова — слыхал, вроде бы сказочную.

Не дала ему Варвара долго размышлять:
— Раз уж повстречались мы тут совершенно случайно, — говорит, — давай Новый год отмечать, а то всего лишь четверть часа до боя курантов осталась. 

Встала она с пенька, а пенёк-то оказался дамским рюкзачком килограммов на тридцать весом. А в нем и балычок, и икорка, и салатик оливье, и пирожки домашние, и даже рыба заливная с хреном в совокупности. Коньячок тоже имелся, куда ж без него. Выпили они, закусили под грохот петард, из Петушков доносившийся, посмотрели ещё раз в глаза друг другу и поняли: только смерть их теперь разлучит, вместе они навеки.

Долго ли коротко ли, а уже на Старый Новый год — пирком да за свадебку. Стали жить-поживать, добра наживать и троих сыновей, как положено, рожать (старшего — умным детиной, среднего и так и сяк, младшего… в папашку, в общем).

И до самой смерти вспоминали они сверхноворусского таксиста, уверившись в том, что родина Деда Мороза не в каком-то там Великом Устюге, как врут некоторые, а в самой что ни на есть Азии.