Беспредел-5. 2-й тур. Приговор Алины Марк

Моё пространство сумрачней пещеры, от карцерного холода продрог...
Съедает душу шлак лилово-серый в сплетении изломанных дорог.
Любым маршрутом выйди –  закольцован: квадратный круг, решеток тупики...
Моя судьба в руках у подлецов, а у меня лишь лезвие строки -
из мрачных штолен добытое слово, его пытают варвары огнём.
(Горят ли рукописи? – проверяют снова).
Сжирает пламя строчки слог за слогом, и не подавится, и пепла не вернёт.
И дальше смерти край родной, в который Фемидой перечёркнуты пути -
к тебе отсюда тропку не проторить и в ночь твоих бессонниц не зайти...
Но если дым родных коснётся окон, ты прочитай его узоров вязь –
в ней та же боль, что и в моих коротких строках,
и та же вера, и к свободе страсть...
Мне плач галактик, мёртвых, душу давит, и кто-то в небо вымостил следы -
из фабрики глумлений и страданий к созвездию поэтов молодых.
Ты, помолясь, на профили востока поглядывай, окошко открывай.
Ждать безнадёжно - знаю без пророков...
Умру - с плеядой птичьей ожидай.

---------------
(лат.) к звёздам через тернии

Меж рядами идёт торговля –
запах рыбы и табака.
Индивид, распустив оглобли,
шарит в сумках исподтишка.

Мальчик тянет глухим прононсом,
что у кошки артрит ноги.
И всплывает в мозгах занозой:
«Но трогать её не моги».

Запах тел и входных билетов,
стук колёс и прошедших дат.
В запылённых окошках свет, но
рельсы плавно летят в закат.

Кольцевая подземки когда-нибудь точно порвётся –
одолеешь дракона, принцессу спасёшь, а пока
на салфетке рисуешь кривое, весёлое солнце,
рушишь старую крепость и лепишь дворец из песка.

Рыжий кот слагает песнь о молочной пенке.
Прислонилась к двери тень, сидя на ступеньке.
Бродят шорохи в лесу в поисках ночлега.
Держит небо на весу то, что будет снегом
день ли, два ли, три спустя: сдует пенку ветер
с молока, и вот, шутя, закружатся вместе
хлопья белые и свет от звезды медвежьей.
Этой сказке много лет, но свежа, как прежде.

Ковш – и малый, и большой – до краёв. Лишь осень
просит:
– Время не пришло. Шутки эти бросьте.
– Репетиция идёт, – с неба кто-то шепчет. -
Поиграем? Солнце - "чёт", снегопады – "нечет".

"Кости" кинули. – "Медведь"... Осень загрустила.
– Да не плачь. А снеговерть, так и быть, вполсилы.
Выпей лучше молока из небесной речки.

...Ветер дверь открыл слегка, и погасли свечки.

---------------

Полон ли? Легонько покачает,
слыша в глубине далёкий плеск.
Капнет облака с щепоткой чаек,
разбавляя золотистый лес.

В горлышко заглянет, сдвинет брови –
надо ли подсыпать первый снег?

А в кувшине – георгин махровый,
и паук свисает в полусне
с тополиной обнажённой ветки,
к вечеру подвязывая день.
Ахнув, в лужу падают ранетки,
и круги гуляют по воде.
И луна – немыслимо большая...

Первый снег оставив про запас,
Бог ещё раз всё перемешает –

От лысых пупсов – к розовым очкам,
где тесно немигающим зрачкам
и молодость в любви нетерпелива,
где студотряд стальным копытом бьёт,
возводит дом и тракторный завод,
и рапортует в телеобъективы.

«Один за всех и все за одного!» –
так жили, ожидая торжество
мифической идеи коммунизма.
Но, грузно сев, берлинская стена
вдавила всех до сумрачного дна
политики с чудовищным цинизмом.

Очки разбились в розовую пыль.
Кто смог, уехал, кто не смог, приплыл.
Иные – наступали на морали.
И пусть я – неопознанный пиит:
меня учили Родину любить.

А как любить себя — не рассказали...

Наверное, так же ломаются все часы.

Принято в каждом саду иметь чудо и даже сверх –
В белых геранях роится смерть, в чёрных геранях – смех.
Может быть, ангелы пьют сейчас, в рюмках огни горят.
Если и помнят они о нас, мы им до фонаря.

Думаю, этого ты не знал: реже, чем иногда,
Ангелы кошками в зимних снах бродят по городам –
Греют озябших, считают всех, с каждым поговорят.
После отчёты на самый верх пишут от фонаря.

И забывают о нас в мирах, где забывать легко.
Где мотыльково плывёт "вчера" в сладкое молоко.

Что же ко мне заглянуло в дом?
Задом и наперёд
Шёл по карнизу с большим пером офонаревший кот.
Может быть, ангелов он гонял. Может быть, ангел сам…
В алых геранях в начале дня плавились небеса…