Пока мы помним

Боль в повреждённом колене не даёт уснуть. Я стараюсь не потревожить спящую супругу, чтобы не нарваться на очередной обезболивающий укол. После этих уколов голова становится похожей на нудно гудящий трансформатор. Медленно и бесповоротно из неё исчезают и  мысли, и все намеченные планы, оставляя после себя трясину, в которой я тону надолго и бестолково. Ну, уж нет! Мне есть чем заняться! Я стискиваю зубы, сжимаю ладонями виски и сдерживаю дыхание. Через полторы минуты тело начинает паниковать от нехватки кислорода.  Продержавшись ещё около минуты, я расслабляюсь и дышу. Воздух наполняет лёгкие. Ликующий организм, опьянев от щедрого потока, отпускает сознание в сон. Или не в сон?...

Я стою около развалюшки Михалыча и не решаюсь постучать. Мы, малышня, все его побаивались, точнее, не его самого, а чёрный протез, заменивший ампутированную по локоть левую руку. Каких только «страшных» историй я не наслушался от местной детворы. Иногда «страшилка» была особо впечатляющей. Что- то типа:
«Чёрная-чёрная рука
тянется чёрными-чёрными пальцами
и открывает форточку.
Чёрная-чёрная рука
летает по комнате и ищет того, кто не спит». (с)
После очередного «сеанса» ужастиков на завалинке, я с неделю засыпал, с головой накрывшись одеялом. Малейший шорох тут же рисовал в моём воображении чёрную руку, летающую по дому с целью отыскать именно меня. Не удивительно, что едва завидев на горизонте Михалыча, я бежал куда понесёт, лишь бы подальше. Его жена – тётя Галя, частенько приходила к моей бабушке «погонять» чайку. Они грели большой самовар, ставили на стол шоколадные конфеты и блюдце с белыми, искрящимися кусками колотого сахара. Всем сладостям тётя Галя предпочитала именно его. А бабушка – шоколадные конфеты. Как же отчётливо я всё помню… До мельчайших подробностей…

Мне семь лет…
Я мастерю бумажного змея. Тётя Галя поправляет на плечах лёгкую, серебристую косынку и улыбается:
- Меня мой Михалыч именно таким сахаром завлёк!
Бабушка наливает в красивую фарфоровую чашку розовый, липовый чай, пододвигает ближе к собеседнице блюдце с сахаром и с интересом слушает.
- Столько парней вокруг крутилось: здоровых, весёлых. И этот, бирюк, тоже. Придёт на танцы, сядет в углу и смотрит, смотрит на меня. А потом подойдёт, сунет кусок сахара и уходит.
Бабушка дует на чай в блюдце и удивлённо спрашивает:
- И что? Так ни разу домой не проводил?
- Ни разу! – смеётся тётя Галя. – Мне сын нашего председателя уже сватов засылать собрался, а он всё молчит и только сахар приносит.
- Ну, сказал же что-то, раз ты за него замуж пошла?
Тётя Галя с хрустом откусывает сахар крепкими, белыми зубами, несколько секунд смакует его, зажмурившись от удовольствия и только потом продолжает, отхлебнув чай из чашки:
- Я ему сказала! " Что, - говорю, - так и будешь потом мне, замужней женщине, молча сахар носить?»
- А он?
- А чего он? Кивнул головой и говорит: « Всегда буду, пока живой».
Тётя Галя кладёт сахар на стол и смотрит, как вспыхивая маленькими искрами, играет солнечный луч в его сколах.
- Разозлилась я, Андревна. Взяла и запустила в него сахаром. А кусок большой был. В лоб попал и до крови кожу рассёк.
Бабушка укоризненно качает головой:
- Ох, и взбалмошная ты, Галина.
- Это - истинная правда, - соглашается собеседница, - Иногда сама себя не понимаю. Вот и тогда не поняла: почему мне так больно стало, словно я не ему, а себе лоб разбила. Подбежала, кровь ладонями вытираю, сама плачу… А он мне в глаза смотрит и говорит: « Выходи за меня. Только вот… Руки у меня нет и сватов». А зачем мне сваты? Так и поженились …
На другой день я стою, прижимая к себе нового змея, с твёрдым намерением умереть на месте, но не отдать его мальчишкам, которые окружили меня возле речки. За речкой начиналось поле, куда я и бежал, чтобы запустить змея в полёт. Я отбиваюсь ногами, потому что руки - заняты, понимаю, что проигрываю и падаю на змея всем телом. Первым я слышу хруст тонких реек в каркасе, вторым – спокойный, но жёсткий голос:
- Чисто – фашисты: скопом и на одного…
Подростки разбегаются. Михалыч ставит меня на ноги, осматривает и удовлетворённо кивает, а потом поднимает змея:
- Пошли, сынок, починим.
В его покосившейся сараюшке змей получает прочный и более лёгкий каркас, красивый хвост из старого банта и красные звезды на крыльях. Михалыч восхищённо цокает языком:
- Дашь поводить?
Почти до самого вечера с ним и кучей набежавшей ребятни мы запускаем змея. Я больше не боюсь чёрную руку, поддерживающую меня, пока я бегу, не глядя под ноги. Утром на рыбалке я дремлю. Клёва нет, и усталость после забегов со змеем даёт о себе знать.
- Пошли со мной к трём вётлам. Там у меня - место прикормленное.
Я открываю глаза и вижу улыбающегося Михалыча.

Мне четырнадцать…
Я еду в автобусе к бабушке. Две пожилые женщины сидят впереди меня и рассуждают:
- Кто бы мог подумать, что она вперёд него уйдёт? Без руки мужик, осколок в лёгком… А она за один день убралась.
- Сердце, Матвевна…Сердце…, - вздыхает её попутчица, убирая с прохода сумки, чтобы дать войти новым пассажирам. Остановка - напротив кладбища. Оглушённый новостью, я вскакиваю, расталкиваю всех локтями и выхожу, нет, вылетаю из автобуса. Жёлтый ПАЗ-ик чихает, со скрипом расправляет «гармошку» дверей и отьезжает. Ветер вылетает с кладбища и толкает меня в грудь. «Отстань! – мысленно отвечаю я на нелюбезное приветствие, - Мне нужно найти её». Я срываю несколько ромашек и направляюсь к свежему холмику. Да… Это - она. Ветер шуршит бумажными цветами венков и теребит ромашки.
- Они с нами, пока мы помним…
Я оборачиваюсь и вижу Михалыча. Он заметно сдал: сгорбился и поседел полностью. Из нагрудного кармана рубашки Михалыч достаёт кусок сахара и кладёт на могилу:
- Давай-ка отойдём немного, - обнимает он меня за плечи, - сейчас она прилетит.
- Кто? – переспрашиваю я, делая несколько шагов назад.
- Тс-ссс….
Михалыч прикладывает к губам палец и улыбается. Через пару минут на крест садится небольшая чёрная птица. Хитро поблёскивая круглыми, умными глазками, галка вертит головой по сторонам, и серые перья на её шее очень похожи на косынку, в которой частенько приходила к нам тётя Галя. Птица слетает на землю и колет сахар клювом. Всякий раз, заглатывая отколотый кусочек, она поднимает вверх голову и прикрывает глаза от удовольствия.

Мне двадцать четыре…
Возле могилы погибшего друга я достаю бутылку со спиртом и два стакана. Один наливаю и ставлю у памятника. Другой залпом выпиваю сам.
- Нехорошо без закуски.
Михалыч подходит, крепко меня обнимает и, отстранив, смотрит на наградную планку. Уважительно покачав головой, он довольно кивает:
- Добро, сынок, - и протягивает кусок сахара, - На-ка вот. Как знал, что два куска понадобится.

Мне тридцать семь…
Молодые Михалыч и тётя Галя смотрят с фотографии на памятнике. Я ставлю на холмик стакан со спиртом, потом кладу большой кусок колотого сахара и отхожу в сторону. Две птицы через минуту присаживаются рядом. Одна с удовольствием долбит сахар, а вторая сидит, изредка поглядывая то на стакан, то на меня умными, чёрными глазами.