Бурдюк

Полведра сырой воды

    Как-то сидели мы с приятелем на скамейке, ждали междугородного автобуса. Соседи,  пара мужчин пенсионного возраста, курили и посасывали пиво из банок. Рассказывали о прошлом. Мы лениво и молча вслушивалсь. Рассказчик когда-то учился в ликбезе. Проживал в общаге. Старостой комнаты был.

    ― Я уже было собрался в туалет ноги и лицо помыть и в койку залечь, но был остановлен в дверях задумчивой фразой курившего Боба. Тот, пфыкнув  струйкой  дыма, сказал  интригующе, что дверь-то,  вроде, закрывать пока что не надо. Ведь прилёт птицы ожидается… К тому же неожиданный, вне расписания. Птицей Боря из города далёкого Шумиха, но все же российской, Курганской области, прозывал другого Боба по фамилии Ярмухин. У того два брата старших уже отучились у нас.                          Когда проректор узнал, что Ярмухин-младший  в студенты  принят, вздохнул, мол,     ещё не вся Бабаевская орда по нам прошла... Бабаево ― станция в Новгородской области, откуда родом Ярмухины гуртом все и были.   

    Ожидаемый к появлению Боб имел привычки странные. Во-первых, не то, чтобы заикался, но говорил с «ага» частыми вставками, и рассказ о чём-то растягивался. Причём не  каждый слушатель  мог до конца его  повествование выдержать:

    ― Ну, ага, пошёл я, в кино, ага, вчера. А там, ага, народу… 

    Уяснив смысл истории начало, обычно слушатели просили рассказать её самый  конец. Промежуток опуская.  Боренька также не  имел  привычки баню посещать. Вернее, редко мылся.  Пованивало от него постоянно, что приводило к трудностям в общениях и с преподами, и с одногруппниками. Не выполнял  вовсе Боря  чистку своих редких жёлтых зубов.

    Носки не стирал, покупая  дешевенькие сиротские и носил до тех  пор, пока ему не пеняли, что воняло, даже  если он обувку не снимал. (А уж если снимал...)    Выкинув носки старые, покупал новые сиротские. Курил он тот же  Беломор, водку пил только, если ему выпить подносили.

    Учебу презирал, ― по примеру старших братьев можно стать инженером после пяти лет в институте, не мучая головушку такую патлатую, что расчёски ломались.    Завалил ― не сразу, на втором уже курсе,― сессию, долги не досдал в должный срок.  Был отчислен. Возвращаться в Бабаево ему, естественно, не хотелось.    Завис по примеру многих вечных студентов в Ленинграде.

    Но  из общаги был формально выселен. Паспорт с пропиской, пусть временной, был при нём, ― утаил при выселении, к армии негоден был по какой-то хвори. Или по его всегдашней вони. Работал на подхвате в  разных местах.

    «Хронь Бабаевская» ― так Лобанов его называл, имея в ответ доброе урчание. Бабаевец был мягок и незлобив. Всегданаходилась работа в подменку на халтурах. Студенты почти  все  подрабатывали  на заводах. Не жили  на одну стипендию.    И если у кого-то случалась невозможность в смену выйти ― внезапное свидание или внезапная пьянка (что бывало чаще), тогда вызывали Бориску. Он всегда под руками находился, все в той же общаге, ― а куда ж ему было податься?  

    Имел он тюфяк, подушку без наволочки да одеяло серое.  Где он спал? ― переходил из комнаты в комнату и спал на полу. За что и прозван был птицей. Перелётной. Его жалели и не гоняли.

    Условия по ночёвке в нашей комнате были ему жестокие. Птице невымытой ― посадки нет. В крайнем случае ноги вымыть, хоть бы и в унитазе. Ложиться спать в предбаннике, у двери. Попытались было его и к зубной щетке приучить, да не вышло ― его десны резко закровоточили!

    Долго плевался Боря, рассказывая с обычными «ага», что  не приспособлены его зубы, желтые и натуральные, к такой ахинее неестественной в виде чистки !

    На тот вечер было ему по расписанию в другой комнате залечь, но там как раз случилась та самая пьянка вне расписания. Ложится спать люди вовсе не хотели, начали пульку ночную затяжную расписывать. И выпить водки на халяву птице тоже почему-то и не предлагали.

    Выключили верхний свет, настроились вломить Бобу за долгое  ожидание, как он заскрёбся  ботинком в низ  двери. Обе руки были заняты свернутым движимым имуществом, стучать же громко в низ двери ногой  Боря  постеснялся.

    ― Ну, ага, еле дошел! ― и плюхнул в пол сверток тюфячный.  Сам же трудно пыхтел. Пуф-ф.

    ― Чё, ветром сдувало птичью стаю? Или с курса сбился? ― съязвил Генка.

    ― Не, мы там, ага, поспорили, ага, что выпью, ага, трех-литровую банку воды. Ага, сырой.

    ― И что? ― встрепенулись мы все. Сон пропал мигом.

    ― Ага, выпил. Без остановок, ага, ― только можно, ага,  было перекуривать. Бутылку, ага, водки выспорил! Завтра ставят! Сам выпью. Ну, кого захочу, ага, угощу! ― горделиво сказал Боря.

    Повисло молчание. Потом расспросы начались, размышления о теоретической возможности? ― вода ведь не пиво. Тяжело! Какая на почки нагрузка! На сердце. На студенческий  молодой организм.

    ― Боб, а ещё банку, но уже за две бутылки, как? осилишь? ― я в шутку сказал.

    ― Надо, ага, подумать... ― зажёг беломорину, к Генкиной пепельнице в виде такой же трехлитровой стеклянной банки подошел, пепел стряхивая, курил. Гена в койке лежал.

    ― Если, ага, в сральник ходить и отливать ― попробую! Ага, ― выдал Боб.

    Мигом  вымыли со всем тщанием  ёмкость,  налили  холодной воды. Поставили трехлитровую банку на стол.  Боб сел, положил пачку беломора, спички, стакан  гранёный воды налил, процесс пошёл. Первая пара стаканов ушла , с перекурами и с привычными «ага». Потом скорость заметно упала, курение же затягивалось. Папироса за папиросой. Еле двигаясь, в сортир выходил  надолго и  возвращался  не спеша. Матерился вслух на самого себя злобно, почему-то  без обычных «ага».

    Но вода в банке все же помалу убывала. Народ из коек повылазил, наперебой отговаривали .

    ― Да брось!  Половину ведь осилил, завтра  будет тебе водки  бутылка просто так… Брось, ложись спать!

    Но, матерясь тихо, упрямо глотал  Борис Викторович Ярмухин воду сырую. Генка объявил, что если сразу прекратит, то будут Боре аж три бутылки водки обещанных! Пытались банку отобрать силой ― не поддался Боб. Вода уже пёрла назад,  последние глотки  еле- еле впихнул.

    Пришлось даже ему вставать, ибо сидя ― не влезало. Допил. С матюками, но допил. И банку перевернул вверх дном. Финиш!  Угрюмо глядя на свидетелей, наш чемпион пытался лечь. Плохо ему было, ужасно. Не спали и свидетели. То мелко трясясь от хохота, то  сочувствуя  герою  половому. Как заснуть, ежели  на  полу бурдюк почти  вёдерный  валяется и стонет? 

    Отдельно от остального тела  рядом лежащий. И с остальным телом связанный  мало. На спине  бурдюку лежать тяжко. На боку ― тоже.

    А чтобы перевернуться, надо живот обеими руками  с бульками да переливами с боку на  бок перекладывать. Чтобы в туалет выйти, помогали ему на ноги встать с тюфяка.      

    Уснули всей комнатой часа в четыре ночи. Всё хихикали тихо. На лекционную пару первую никто не поехал, хоть в различных  группах все учились, да не поехали. Геройский подвиг возвысил в собственных глазах Боба-птицу. Свысока поглядывал и очень снисходительно предлагал:

    ― Ну, ага, а то ещё разок, ага, попробуем?  Но уже, ага, за четыре поллитры, ― и сочно со всхлипами пыхтел беломориной фабрики  имени Урицкого  Моисея Соломоновича. Да вот никого завлечь на пари не удалось, ― заведомо условия проигрышные. Шутить шутили, подкалывали Борю иногда, потом подзабылось.

    Сдал Боря академические долги помаленьку, допущен был до диплома, потом его и написал. И защитил  на «хорошо». ? Естественно, на расспросы  дипломной  комиссии  Боб отвечал как мог. С мощными «ага». Поскольку в будущем никто из Бабаево в студенты не рвался, каверзных вопросов  задано не было нашей птице.  Надо сказать, что в баню перед  днем защиты диплома Бориска все-таки сходил.

    ― Вон и автобус ползёт, пихай окурок в банку, в саму банку кидай в урну.

И все поднялсь.