Городская лирика
1-1. Город, впитавший море
Приморский город – ветрено-манерный; как бусы – теплоходы у причала.
Здесь говорят: «Не делайте мне нервы», и уточняют: «Вас здесь не стояло!»
Весёлый город – колыбель матросов, писателей, налётчиков, поэтов…
Он ясноглаз и снежно-альбатросов, он пляжно-гол и ультрафиолетов.
Отважный город – воин и пройдоха: душа в тельняшке, якорь на запястье.
Здесь образ жизни – смех и суматоха. Мой светло-суматошный город-счастье…
Скорбящий город – скованный неволей, объятый нестерпимою печалью:
Второе мая, Куликово поле. Он помнит всё, и память пахнет гарью.
Суровый город, крепко сжавший зубы. Безмолвный город… Господи, доколе?
Сейчас февраль – безжалостный и грубый. И город спит, ссутулившись от боли.
Придет весна. Его отмоет море. Укутает туман, как одеяло.
Дождь смоет пепел. Ветер сдует горе. Он оживёт.
И всё начнёт сначала.
1-2. Мост
Я пойду по местам, где когда-то шатался до одури,
и, конечно, останусь на этом горбатом мосту...
А на нём буду птиц перекармливать купленным "Водаром"*,
чтоб надолго забыть возле них про свою маету...
Камыши улеглись на бетонные руки - и высохли.
Водопада не слышно, не пенится в речке вода...
Я хожу по местам, что люблю, и где надо мне выстоять -
чтобы новому времени бросить короткое "да".
Небоскрёбьи глаза равнодушно закрылись от таинства,
где голодные утки из рук принимают еду...
По горбатому мостику детство всё так же катается,
но туда я мальчишкой уже никогда не приду...
_______
*"Водар" - марка хлеба
1-3. Город без перерыва
Мой город рад! Окончен день забот
И можно до утра расправить плечи.
Трудяга Аялон устал под вечер
И пробку отослал за поворот.
А город улыбнулся широко
И солнце проводил весёлым взглядом.
Прохладе улицы безмерно рады -
Днём воздух, как парное молоко.
Спустилась ночь на спины площадей.
Глаза реклам открыли небоскрёбы.
Река людей на миг иссякла, чтобы
Разлиться вновь... Но стала веселей.
И город, как мальчишка зашумел.
Залил проспекты музыкой и смехом
И выставил эстрады на потеху -
Пусть отдохнёт народ от важных дел...
Лишь утром, захмелевший, чуть затих,
Чтоб встретить день серьёзным и красивым.
И так всегда живёт - без перерыва.
Мой город. Для гостей и для своих.
-----
Аялон - скоростное шоссе, проходящее через центр Тель-Авива.
1-4. Мой город
Мой город спит, но сон его не в счёт,
Настолько он тревожен стал и чуток.
Весна, врываясь в пригород, течёт
В потоке нескончаемых маршруток.
И город просыпается. С трудом
Встаёт, как человек с больничной койки.
Но скоро защебечет каждый дом
И сквозь асфальт пробьются новостройки.
Расправив плечи, город оживёт.
Ему немало лет, и он простужен,
Но по весне, как только сходит лёд,
Спешит купаться с воробьями в луже.
1-5. Душа столицы
Есть переулки тихие в столице,
Где под ногами утром при ходьбе
Поскрипывает снег, как половицы
В патриархальной старенькой избе.
Здесь в окнах мягкий свет неуловимо
Напоминает тёплый свет свечей.
И еле ощутимый запах дыма…
Откуда бы? В столице нет печей.
Ах, да! Сейчас камины снова в моде.
С живым огнём, потрескиваньем дров.
И в самом современном обиходе
Камин вернуть вас в прошлое готов.
Здесь не кивнут вам сухо на прощанье,
А скажут: «В добрый час. Счастливо вам».
Здесь верят и слезам, и обещаньям,
И добрым человеческим словам.
Подобных уголков в Москве немало,
Где понимаешь слово «человек»…
А чуть пройдёшь, не более квартала –
И попадаешь в двадцать первый век.
Там – вечно озабоченные лица,
Поток машин, куда-то все спешат…
Там – внешний лоск, фасад, лицо столицы.
А где-то здесь живёт её душа.
1-6. Я вырасту…
Я знаю этот город наизусть -
химически, физически, на ощупь.
Он слишком прост, я этого стыжусь,
а он молчит, не злится и не ропщет.
Прошу его: «Не мучай, отпусти!
Ты серый, примитивный. Ты - палач мой».
В унынии сажусь писать стихи
и слышу, как ночами город плачет.
О чём? Мой труд – лирическая чушь,
ему нужнее точность строгой прозы.
Пока я рифмы нужные ищу,
он чертит, строит, грузит, перевозит.
Иду гулять. Я слышу тишину,
читаю мысли сумрачных прохожих.
Мой город обессиленно вздохнул,
я чувствую его усталость кожей.
Тепло… Осела пыль, растаял смог,
небесный свод усеян звёздным просом,
газоны пахнут ветром и весной,
и кажется, что всё предельно просто.
С рожденья этот город мне знаком.
Когда устану ныть, ворчать и шаркать,
я вырасту обычным сорняком
на солнечной лужайке в старом парке.
1-7. БоГородское
Был город полон светом, плавившим
снега. По кровлям и дорогам
лучи сновали, как по клавишам.
Звучало малое во многом -
везде, с порогов и до купола,
в бреду внезапного запала,
хрипело, хлопало и хлюпало
и в голосах воды купало.
А город ледяное крошево
брал у теней, куда б ни дели,
шумы распавшегося прошлого
испытывая в свежем деле.
За право выдавая правила,
наверное, слегка манерна,
его игра пространство плавила
весной эпохи постмодерна.
Стволы, помойные промоины
питали воздух, эту флягу,
чтоб верил из неё напоенный:
пойду вперёд, пока не лягу.
И город, позабыв о трезвости
в угоду резвости, природе
спешил вернуть живущих без вести
как череду самопародий.
Он выгонял из дома пешего,
неспавшего, с раскрытой грудью,
навстречу улицам, в толпе ж его
бросал наперерез безлюдью.
Он из чужого делал званого
к своим кострам, к своим конторам.
Того, кто в общем круге заново
перебирает звон, которым
так огорошила весенняя
сумятица - мотив без слова,
неясного со дня рождения,
забытого со дня шестого.
1-8. Город
Гектарами ширится город,
Число кубометров растет,
Траншеями словно распорот
Асфальтово-серый живот.
Подлечат, уложат обратно
Кишки металлических труб.
Надолго ли? Впрочем, да ладно,
Ведь город почти уже труп.
В подземных артериях тромбы,
На улицах-венах стеноз.
Почуять угрозу нутром бы,
Но кажется всё не всерьёз.
Кирпичное сердце всё реже
Курантами бьётся в груди.
А я по врачебному грежу:
Его ещё можно спасти …
1-9. Городу
Куда мы шли?
Зачем мы здесь?
Несут нас каменные реки.
Дрожит неоновая взвесь -
И пьют рекламу человеки.
Асфальтова твоя земля:
Дома растут… Их посадили?
Про землю помнят тополя,
Но не твои автомобили.
Мы предназначены с пелён
Твердыне серой на потребу.
Вот у деревьев нет имён –
Зато они качают небо.
Не затеряешься, хоть плачь,
В твоих стекло-бетонных рощах.
А мальчики гоняют мяч -
И в небо не глядят.
Так проще.
1-10. Инкубатор города
Ваш город городил меня из свай,
железных строп, прихваченных озонной
дугой мгновенной. Взяв моё из сора,
набором ребер ставил по местам
в пять сотен женщин - пробовал и мял,
ласкал, не опуская руки-стрелы.
Я рос, мужал, и наконец созрел, и
упал с пеленок крана - вот он я!
Отмеренный цехами от и до,
пропитан, словно потом, сизой гарью.
Лицо мое - страдающая харя:
я - важный круглосуточный завод.
Натужно выдыхаю смрадный дым,
по узким рельсам в чрево вам толкаю
мой мавневровый: он свистком восславил
рожденье дня, отбросив ложный стыд.
Варите же в кастрюлях часть меня
и лейте в горла мне тарелки супа.
Отдайтесь сострадательно и скупо:
еду поел - готов осеменять.
Бреду стадами ряженных горилл
по тесным жерлам подноготья улиц.
в кармане коленвал несу, сутулясь -
Ваш, плоть от плоти - вас приговорил.
Вы прячете по кухням свой живот:
котел набухший, нужный до зарезу
и вам, и мне. Пусть город в тыщи лезвий
распорет снова вас - и оживет,
пока вы кость бросаете в оркестр,
который всех восславит после смерти.
Работая, готовлю шанс - омерту,
рыгая новых ребер частый лес.
1-11. Вологда
Задохнулась зима в постели ночного города,
Задышала неровно, упала на жёлтый снег.
Я иду по тебе потерянным сыном, Вологда,
Я вернулся домой, предавший тебя человек.
Говори мне в лицо, кричи мне утрами синими,
Что жила без меня, как забыла и берегла,
Как темнели снега с приходом весны малиновой
И, напившись слезами, надежда в душе росла…
Я вдыхаю тебя, твой запах неспешной улицы,
Мне покаяться некому, Бог отпустил меня,
Он устал от грехов, ошибок моих сутулиться,
Это надо прожить, чтобы Бога в себе познать…
Не бывает мечта съедающим сон отчаяньем,
Будет трудно понять, не познавшему - долог путь.
Ты рассказывай ветром, снегом своим подтаявшим,
Почерневшими ветками, криком вороньим в грудь
Недоверия боль – расплата за то, что прожито.
И неважно теперь, каким будет этот груз…
Я молюсь на тебя, вдыхая уставшей кожею,
Детский запах твоих уютных, домашних уз.
Заночует душа в твоих переулках ветреных,
Ты обнимешь её и капелью скупой всплакнёшь.
Я к прощению шёл веками, годами, метрами,
Чтоб увидеть её - материнской слезинки дрожь…
1-12. Мой город
Весна! Мой город окна моет,
Латает трещины по крышам.
Деревья ждут кошачьих боен…
Родной мой, будь ко мне поближе!
Весной ты снова свеж и строен,
Акрилом сглажены морщины.
Не жмутся больше робким строем
К бордюрам сонные машины.
А голосят: «На автомойку!»
Им вторит хор открытых гласных –
Ершистых, шустрых новостроек
И строек, радужно глазастых.
Тебе идет модельный галстук
Харизматичного проспекта.
Его ритмичность, темпы, гам, стук…
Мой город – ты рождён поэтом!
Разбей бульвары на катрены,
Сложи бордюры в дифирамбы!
Свои дворцовые рефрены
Твори стеклобетонным ямбом!
Рифмуй театров страстный трепет,
Ликуй целебным перезвоном!
Родной мой, ты – великолепен!
Весенний! Солнечный! Влюблённый!
1-13. Предрассветное
Тьма ночная становится гуще под утро,
и, привычно дрожа в заоконной тиши,
свет фонарный, деревья желтя перламутром,
городские кошмары крушит.
Город зябнет, взъерошенный ветром весенним,
предрассветность пытаясь поглубже вдохнуть,
но, поскольку сегодня у нас воскресенье -
увязает в дремотном плену.
Окон-глаз не спешат распахнуться ресницы,
горожане проснуться отнюдь не хотят,
им-то вряд ли ужасное что-нибудь снится -
в их квартирах не страшно, хотя...
Город слабо вздыхает: он был бы домашним,
но, увы, для него навсегда не судьба
находиться внутри многокомнатных башен,
жить в огромных бетонных кубах.
Он - снаружи: хозяин, создатель пространства,
где пред каждой из тысяч закрытых дверей
продолжает свои ритуальные танцы
перламутровый свет фонарей...
1-14. В нашем городе
В этих каменных джунглях мы вместе, бок о бок, годами.
Из окна видно всем: крутят вьюги вальсок снежно-белый,
Барабанят стаккато дожди по пластмассовой раме,
Детский пальчик прижался к стеклу, что-то чертит несмело.
Подросли, как могли, за стеклом стебельки-невелички;
Это, нежась под лампой, о Солнце мечтает рассада.
Зацветает российская сакура - яблонька-дичка.
Горка, брусья, турник, - горожанину много ли надо?..
Впрочем, нет совершенства в природе, точнее – в народе.
Недостаток тепла, и сердечности также нехватка...
Миллион горожан ищут счастья в чужом огороде.
По мощеным дорожкам бегут от себя без оглядки.
Все же сердце согреть даже гордый когда-то захочет.
Но на страже избитые истины, фразы расхожие.
Пусть мы очень похожи, попавши в разряд одиночек,
Опускаем глаза: «Осторожно! Случайный ПРО-ХО-ЖИЙ»
Ну, не будем грустить, всем на радость звенят свиристели.
Толстяков-снегирей на засохшей сирени видали.
Столько глаз, улыбаясь, меж башен-домов разглядели:
Возвращаются птицы домой из немыслимой дали!
1-15. Дворы Капеллы
Огни живые святого Эльма
Дворы Капеллы преобразят:
сместилось время, сорвало клеммы…
Мы на Желябова. Ленинград.
Промозгло. Тускло. И заскорузло
от крошки льдистой мое пальто.
Проход под аркой поземкой устлан –
Меня ты держишь под локоток.
Незряче, немо сомкнулись стены.
Лоскут небесный в тисках зажат.
В фонарной гемме скрестились тени
и молча режутся на ножах.
Растаял след мой. Как обруч медный,
легла на ребра рука – тверда –
и стекла окон поплыли креном…
Ох, и колючая борода!
Смотри, в Капелле огни феерий
горят. Ах, если попасть могли б,
забыв тревоги, вернув потери,
в миры, где судьбы вершит Делиб.
Идем неспешно, но эхом зычным,
сметая вал вековых границ,
нас провожает тот симметричный
год из девяток и единиц.
Дома отпрянули. Гладь лагуны
Дворцовой площади. Ночь близка.
Лишь чёток ангел в сиянье лунном
Александрийского маяка.
О том, что вскоре сей столп державный
на две неправды разделит нас,
ох, как провидчески и надсадно
хрипатой трелью тоскует сакс.
_______
Дворы Капеллы в Санкт-Петербурге – цепь сквозных дворов-колодцев, ведущих от Б. Конюшенной улицы (бывшей Желябова) до Академической Капеллы и Дворцовой площади. Из глухих и неустроенных их не так давно превратили в туристическую зону с кафе, отелями и т.д..
1-16. Утреннее. (из позапрошлой жизни)
Первые утренние трамваи
Хватаются за провода
Железными пальцами.
Город потягивается,
Зевает,
Переворачивается туда-сюда,
Наконец окончательно
Просыпается.
Открывает глаза,
Спускает ноги с дивана,
Встаёт,
Почёсывая зад,
Идёт в ванную,
Совершать утренний туалет…
Выстроенные,
Как для парада-алле,
Дворники, с мётлами на плечах,
Идут наводить марафет
Во дворах и улочках.
Распахиваются двери кафе
И булочных,
Приглашая на утренний чай
(кстати, у нас – самые
вкусные в мире блины).
На газонах собачки
Выгуливают старушек…
И ещё два месяца
до войны.
И город пока ещё
Не разрушен.
1-17. На Мартовской улице
На Мартовской улице пыльно и шумно,
На Мартовской улице скучный народ.
У каждой старушки подъездно-дежурной
Куча забот:
На Мартовской улице новенький дворник,
На Мартовской улице новый Джамаль.
А прошлый Джамаль был, конечно, проворней;
Сбёг, видно… жаль…
На Мартовской улице в доме четыре,
На Мартовской улице странный притон:
Видать аркаманы в шеснацтой квартире –
Им не закон!
На Мартовской улице девки гулящи,
На Мартовской улице полный разврат!
Бывали тут всяки, чужие и наши –
Кто виноват?
На Мартовской улице плох участковый,
На Мартовской улице трубы текут,
Машины паркует народ бестолковый
Там или тут.
На Мартовской улице всё неудачно,
На Мартовской улице полный бедлам…
Опять выходные – кто едет на дачу,
В гости иль храм?
На Мартовской улице вечер темнющий,
На Мартовской улице поздно уже…
Бабульки развеялись будто бы тучи –
Встретятся в шесть.
На Мартовской улице в марте прохладно,
На Мартовской улице мир непогод…
Лишь радует глаз, как шагает парадно
Мартовский кот.
1-18. *** (Зимний город сегодня особенно как-то замедлен...)
Зимний город сегодня особенно как-то замедлен…
И жемчужно спокоен, как это февральское небо.
Зачарованно смотрятся в окна притихшие ели,
Погружая в иллюзию сна и в реальность иную.
Словно айсбергов глыбы, народы бесшумно дрейфуют,
Суету потеряв на какой-то другой параллели,
Растекаясь по улицам и оседая на мели
Остановок прозрачных. А сверху привычно тоскует,
Близоруко прищурив глаза, заблудившийся Ленин.
Я хочу, как ребенок, забраться к нему на колени,
Рассказать, то, что солнце на мерзлую рыбу похоже,
И что город дождался морозов (читай: заморожен,
Заторможен… Заснежен… Засахарен… Закарамелен…
Что я по уши влип в безмятежность его настроений
И похож на замерзшую рыбу, мой Ленин! Я тоже!
Я попался… А город… возможно… доволен трофеем.
1-19. В городе
Зимнего вечера рваные полосы
Хлещут наотмашь и ранят глаза.
Город усталым и сорванным голосом
Стонет, срываясь на гулких басах.
Небо лоскутное иссиня-черное
В узких просветах меж кромками крыш.
Окна ночные на свет обреченные
Что это? Питер, Варшава, Париж?
Вспышки рекламные душу изрезали,
Мозг обжигая, врываются в грудь.
Ночь покалечена, стал ей протезами
Свет фонарей ядовитый как ртуть.
Боль, отраженная плоскостью вечера,
Впитана в плоть этих каменных стен.
В лицах, как старая пленка, засвеченных,
Серой пустыни бессмысленный тлен.
Что это? Бред, откровенье, пророчество
Душу кромсает на самом краю?
Неодолимая тьма одиночества
Не выпускает добычу свою…
1-20. *** (В морозной дымке стынет Исаакий...)
В морозной дымке стынет Исаакий,
Искрится иней дивной красоты,
К торговцам льнут бездомные собаки,
Поджав плотней замёрзшие хвосты.
Летят по снежной набережной санки,
Свистит извозчик, Сивку горяча,
А Медный Пётр мечтает об ушанке
И тёплой шубе с царского плеча.
Ещё кокотки прячут ушки в капор,
И ночи не по-летнему длинны,
Но - праздник! И коллежский регистратор
Идёт в Коломну, к теще на блины.
А площадь веселится доупаду,
Толпится возле лавок и костров,
И ряженый с медведем пляшет рядом,
И блинный дух со сбитнем греет кровь.
Пусть ненадолго, пусть всего неделя,
Пусть после настаёт Великий Пост,
Но ныне - праздник! Так мели, Емеля,
Пляши, медведь! Ведь снова день подрос!
1-21. Город N
Как держит нас в узде столичный пульс высокий,
Как будто каждый день - на бой, за приз судьбы.
Воюешь в меру сил и ты - один из многих,
И правила игры жестоки и грубы.
А хочется забыть начальства взгляд сердитый,
Чужих подсидок пыл, дорожных пробок плен.
Оставить за спиной квартиры и кредиты
И выбраться назад, в уездный город N.
Он мил, хоть простоват, не сочинить романа,
Здесь время не поток - неспешная река.
Он хлеб печет с утра, а спать ложится рано
И яблок сладкий дух доносится с лотка.
Ни пышных площадей, ни дерзостных фонтанов,
Ни синих куполов в оправе золотой.
Уездный город N! А как цветут каштаны,
Роняя белый снег на камни мостовой!...
1-22. Полуночный сонет
Когда ленивый солнца апельсин
Укатится за море рыжей тропкой,
И люди, словно в банке иваси,
Попрячутся в бетонные коробки,
А в тихом парке сонная трава
Куда-то растеряет лоск зелёный,
Когда полночный старенький трамвай
Напомнит о себе печальным звоном,
Когда бульвар в неоновых огнях,
Замрёт, и опустеет мостовая -
Мой город убаюкает меня,
При этом сам устало засыпая.
Под бликами надкушенной луны
Мой город спит, цветные видя сны.
1-23. *** (В песочном городе идут дожди…)
***
В песочном городе идут дожди.
Размыто всё: аллеи, скверы, парки...
Я ощущаю, как уходит жизнь
Чернильной каплей на почтовой марке
Сезон письма из хмурых, точных слов,
Стеной стихов, где стерт автограф Гётте.
Где много одарённых дураков,
Бумажных кораблей и самолётов.
Где пляшут тени - призраки тепла
Огниво вечно - бесконечно пламя.
Добра не видел и не знает зла,
Не мучает, не будоражит память
Песочный город. Будто золотой,
Любимый мной как жителем и богом.
Я сам придумал этот город свой
И сам разрушил.
Вместо эпилога
В себя не верю и не верю всем.
Элегия окончена. До встречи.
Я зарекался не касаться тем,
Подобных этой, но песочен вечер.
1-24. Небесный кочевник
Дела - идут, конторы - пишут.
А ветер – странствует, без виз.
Мы с ним вдвоем гудим на крыше,
Заглядывая за карниз.
Растут у нас обоих крылья,
Бурлит в крови адреналин.
Еще чуток - и станут былью
Сюжеты сказок и былин.
А Петропавловку - накрыло
Не то мукой, не то золой.
Там крест и ангел златокрылый
Пришиты к облаку иглой.
Простившись с леностью и негой,
По шву разверзся снежный шар.
И стал Васильевский ковчегом -
Прибежищем влюбленных пар.
Белеют будки телефонов,
И Невка девственно чиста.
Послушно белые грифоны
Выносят тяготы моста.
А в тучах хромовых и хмурых,
Принесших этот первый снег,
Своим особенным аллюром
Кочует руфер-печенег*…
---
Руфер – любитель ходить по крышам
Печенег – в переводе с сарматского, быстрый, скачущий конем
1-25. Вчера
Битлов играет старенький баян.
Вокруг толпа молчит благоговейно.
Сегодня баянист порядком пьян
От мая и дешевого портвейна.
Ещё одна зима осталась там,
В кромешной тьме. Какая уж по счёту?..
Детдом, фазанка, свадьба и Афган,
А там десант – воздушная пехота.
Потом санбат, неладное с женой.
Она в похмельных снах пропала где-то…
Зато есть май, и солнце, и вино,
И лучшая на свете песня эта.
Баян хрипато тянет «Yesterday».
Желтеет одуванчик у дороги.
И, глядя в облака на голубей,
Блаженно улыбается безногий.
1-26. Мой город
Мой город прорвался из грязи да в князи:
Поставил высотки на топях болот.
Умело наладил торговые связи,
Построил на Волге надёжный оплот.
Планируя парки, бульвары и скверы,
Окрестные рощи пакуя в бетон –
Колосс богател, в слёзы слабых не верил,
Чужих выживал, не жалея о том.
Он больше не тонет в охапках сирени:
Диктует указы на собственный лад.
Ни траурный марш, ни тревога сирены
Не смогут нарушить привычный уклад.
Плодит небоскрёбы, торговые центры
С приставками супер, и мега, и гранд,
Он алчно хватает свободные метры,
Тесня развалюх скособоченный ряд.
Хоронит бараки, сметает усадьбы,
Легко забывая жильцов имена,
Безлико справляет поминки и свадьбы -
У памятных дат равнозначна цена.
Волнует огнями, почти мегаполис,
Тревожит успешностью, блеском витрин…
Да в блёстках не скрыться, и он словно в поле,
По-прежнему с миром один на один.
1-27. *** (Мой двор не терпит вешней смуты...)
Мой двор не терпит вешней смуты.
На перья лука вдоль окна
Без слёз в последнюю минуту
Брезгливо щурится весна.
Фиалкой пряной пахнет в парке,
Пыхтит земля, поет щегол.
А во дворе - ледышек шкварки
И груды сморщенных снегов.
И ветер, изгибаясь вёртко,
Как дурковатый кот-юнец,
Несёт конфетную обёртку
С холодным словом "Леденец".
1-28. Помолюсь о тебе, горький город. Пойми… и прости!
Здравствуй, город мой, будь же ты проклят,
храни тебя Бог!
Антон Стрижак
Здравствуй, город мой, проклятый «слугами», Богом храним!
Чертовщиною образов Босха изранен твой нимб.
И ночлежки Бугровской не стало – ушла с молотка.
А бездомных и нищих – всё больше. Такая тоска!
Миллионы твои утекают давно за бугор.
Солнце зимнее ласково гладит ледовый ковёр,
что расстелен морозом февральским по Волге – Оке.
Бродит память по улочкам грязным в беды колпаке.
Горький город! Всё глубже твоё театральное дно.
Всё страшнее и круче обрыв между явью и сном.
Возвращаться в реал мне мучительней день ото дня.
Век минувший повсюду сквозит, кандалами звеня.
Центр Поволжья, России карман… Это в прошлом твоём.
– Судьи кто? – шепчет странником ветер. Молчит окоём.
Нищета окружает дворцы, что вросли в берега.
Белой рясой ложатся на землю родную снега.
Прогуляюсь под вечер, пытаясь тревогу унять.
Может, вера вернётся в сердечную келью опять?
А надежда: и жить не живёт, и не сдохнет никак…
На распутье дорог я рассыплю бессоннице мак.
Помолюсь о тебе, горький город. И Волжский откос
покачает печально нагими ветвями берёз.
Крест, что выдан мне этой землёй, я смогу донести…
– Ты откликнись мне…
Благовест. Утро…
– Пойми… и прости!
1-29. Сеньорита
Монотонная синь, обожженные стены,
На причалах шипение тающей пены.
Как же скучно родиться прекрасной Еленой –
Обрывать лепестки у засушенных роз,
Пересчитывать пальмы, фонтаны, колонны.
Убежать бы отсюда с пиратом влюбленным
Или в табор – венчаться с цыганским бароном...
Что ты смотришь овечкой? Ведь я не всерьез.
Я – покорная дочка, пойду за сеньора.
Будут в новых решетках все те же узоры,
Из-под черного кружева скромные взоры
И ручная мартышка, и тайная страсть.
Этот город – как торт и карминные крыши
Точно розочки в сливках... Прическу повыше!
Что за крики? Клеймят? Так нельзя ли потише?
Столько новых невольников – просто напасть.
Надоели их слезы и дикое пенье.
Принеси оранжаду. И соль от мигрени.
Вот купили тебя – воплощение лени
И другую лентяйку впридачу. Зачем?
Одолжили подарком – мулаткой сутулой.
Признавайся, гуляла с погонщиком мулов?
В нашем городе, кажется, солнце уснуло...
Вон соседский сынок. Собирает в гарем
Разноцветных девчонок – покорных, забитых,
Но конечно, женой назовет сеньориту.
Раскаленная медь, раскаленные плиты
И качается колокол даже во сне.
Здесь ни ночью, ни днем не бывает прохлады,
Апельсины горчат, не смолкают цикады.
Вот продам тебя завтра – соседу в усладу
И в Европу. Увидеть как падает снег.
1-30. Пробежка
Я бегу по коже асфальтовой –
Вдоль по улице спешно тянутся
Отголоски шагов контральтовых.
Светофор, починенный в пятницу,
Мне подмигивает зелёным.
Город тих в полудрёмном мареве.
Бормотанье билборда сонное,
И глаза рекламные, карие,
Остужают горячку цейтнотную –
Путь закончен. В прорезь подъездную
Проскользну…
Этажность высотную
Монолитно-бетонно-железную
Накрывает ползущее облако,
Что Останкинской башнею вспорото.
И оно за собой тащит волоком
Тишину предрассветного города.
1-31. Возвращение
Кто узнает о том, что пройдено?
Память тоже порой чиста,
Не осталось от малой родины
И осинового листа.
Этажами дома навьючены,
Запах гари со всех сторон,
Помелевшей реки излучину
Затянули давно в бетон.
Может плакать? Наверно, нечего,
Да и старость уже близка.
Понимаешь, годами лечена
И куда зеленей тоска.
Кто узнает о том, что помнится?
О минувшем забыть спешим,
Там, где раньше была околица,
Бесконечный поток машин.
И не мыслить уже по-прежнему,
Память, знаешь, не береста.
Не осталось от детства нежного
И осинового листа.
1-32. В пятницу, 13-го
Горло сдавлено жесткими пальцами
Серых башен, чванливых домов.
День тринадцатый, хмурая пятница...
И объятья бетонных оков.
Безразличие – вечная истина,
А у города правда своя.
Человечьими душами выстлана
Уходящая вниз колея.
Кто-то сложит удачней мозаику
Перекрёстков, витрин, площадей,
Только болью привычной вонзается
Тяжкий топот бескрылых людей.
Это сглаз ворожеи-бессонницы,
И не сердце, а память стучит:
Дайте звёзд серебристую конницу,
Дайте слёзы у старых ракит!
Дайте страх в мёртвом воздухе выплакать,
Прохрипеть свой последний сонет...
Гаснут в сумерках тёмные выкрики,
Гулко эхо твердит: "нет, нет, нет…"
1-33. Ночная рапсодия
Мне нравится смотреть на сонный город,
взятый ночью под арест,
и речи заводить со звёздным сторожем –
соглядатаем с небес.
Мне нравится искать в астральных кодах
ноты для своих стихов,
под мерную тиктакность мудрых ходиков
слушать вздохи сквозняков.
Мне нравится скользить незримой тенью
мимо заспанных домов,
и ловко красть с друзьями-привиденьями
жемчуг белоснежных снов,
слетать на крышу, где гадает ворон
по науке «каббала»,
хоть знаю, он опять наврёт с три короба
про сердечные дела.
Мне нравится мой город-заключённый,
часть меня – его душа,
и я совсем не прочь, легонько чокнувшись,
выпить с ним на брудершафт.
Макну своё перо в густую темень,
буду пить ночную тишь,
теперь и мне, и даже богу времени
некуда уже спешить.
Оставит фонарям допеть их соло
пьяный ветер-меломан,
насытившись, вконец, бетонным голодом,
город спрячется в туман.
Люблю я возвращаться на восходе,
к хлопотам своим земным,
и между дел вплетать в мотив рапсодии
сто оттенков тишины.
1-34. Потерянный город
Фонарь – родня волшебной лампы, потомок уличных свечей,
Частичка солнца – шар стеклянный, хранящий яркий, белый свет.
Он освещал когда-то в сказке дорогу желтых кирпичей,
Которой больше нет на карте, которой вовсе больше нет.
Давно придавлена асфальтом иль заросла густой травой…
Никто не ищет странный город, не верит в чудо волшебства.
И, вместо сказочных героев, унылой, шумною толпой
Бредут с утра куда-то люди, бегут, торопятся, спешат.
Десятки, сотни незнакомцев - досадно схожих близнецов
Бесцветной, тусклой, серой массой ныряют в логово дверей.
И там, укрывшись в кабинетах,замкнув пространство на засов,
Решают важные вопросы.И важность «лезет из ушей»,
Переполняет гордость, душит…Но ровно в шесть, покинув пост,
Забыв насущные проблемы,переломив привычный ритм,
Один из тысячи прохожих задаст себе простой вопрос:
«Как много душ впитал прекрасный, холодный город-лабиринт?»
И он присядет на скамейку, уронит вниз печальный взгляд,
Едва заметит светло-желтый, шершавый камень под ногой.
И подмигнет фонарь лукаво, мол, помнишь много лет назад,
Я провожал тебя, когда ты шел этой дивною тропой…
1-35. Ночной трамвай
Из прохожих никто рассказать о себе не спешит,
в крайнем случае взглядом мазнет и прошествует мимо.
Даже в давке метро ухитряются быть нелюдимы,
словно в зимнем лесу или в летней озерной глуши.
Но бывает и так, что сплетаются выход и вход —
день рожденья виной или, может, другая причина:
у окна человек, неопрятного вида мужчина,
улыбается тонко и водку из пластика пьет.
Он увидит тебя, приподнимет бутыль и кивком:
— Будешь пить?
— Нет, спасибо, прости, но сегодня не буду.
Ты не брезгуешь, нет, одноразовой грязной посудой,
просто ночь раскачала последний трамвайный вагон.
Человек не обидится:
— Ладно, тогда закуси, —
и достанет из сумки огромную красную грушу.
Ты, единым движением стереотипы разрушив,
примешь солнечный дар и смущенно ответишь:
— Спасип.
А потом разговор:
— Понимаешь?.. — и тишина.
Ты в ответ промолчишь:
— Понимаю. Я всё понимаю.
Вы сойдете из разных дверей на конечной трамвая
и пойдете туда, где у каждого дом и жена,
где у каждого жизнь закольцована в рельсовый круг.
Что-то нужно сломать изнутри, чтобы выйти наружу.
— Что случилось? — жена вдруг увидела красную грушу.
— Ничего. Хочешь грушу? Меня угостил ею друг.
Оценок пока нет
Свидетельство о публикации №:
4528
1-1. Город, впитавший море
1-4. Мой город
1-6. Я вырасту…
1-19. В городе
1-21. Город N
1-22. Полуночный сонет
1-31. Возвращение
1-35. Ночной трамвай
1-1
1-4
1-6
1-9
1-35
1-1. Город, впитавший море
1-2. Мост
1-4. Мой город
1-5. Душа столицы
1-6. Я вырасту…
1-8. Город
1-1
Стихо, тронувшее своей искренностью, простотой (но, не простоватостью) и актуальностью. К сожалению. Мои глубочайшие симпатии автору.
1-15
Целостное, гармоничное стихо умелого мастера питерского разлива.
1-19
1-16. Утреннее. (из позапрошлой жизни)
1-25. Вчера
1-35. Ночной трамвай
1-1
1-16
1-20
1-23
1-27
1-35
1-1
1-6
1-18: Понравился плавный, убаюкивающий ритм в сочетании с озорными образами заблудившегося Ленина и мерзлой рыбы. Хотя две мерзлых рыбы в одном стихе – пожалуй, многовато. Но все равно забавно.
1-21
1-35