БЕСПРЕДЕЛ-5. Голосование участников и читателей во 2-м туре

Город лежит взъерошенный,
будто больная псина.
Цепью прикован к прошлому
Минобороны, ФСИНа.
Словно лишай, распутица
въелась в меха сугробов.
Город теряет улицы:
шрамы на шкуре, штробы,
язвы, рассолом полные –
город съедают шахты.
Ямы зальют бетоном, но
больше не вышлют вахты.
И не греметь бульдозерам…

Будет большая псина
плыть по-китовьи в озере,
цепь наконец-то скинув.

1.2 ad astra per aspera*

________"Тюремных вечеров смертельный алкоголь..."
_________________________________/Василь Стус/

Моё пространство сумрачней пещеры, от карцерного холода продрог...
Съедает душу шлак лилово-серый в сплетении изломанных дорог.
Любым маршрутом выйди –  закольцован: квадратный круг, решеток тупики...
Моя судьба в руках у подлецов, а у меня лишь лезвие строки -
из мрачных штолен добытое слово, его пытают варвары огнём.
(Горят ли рукописи? – проверяют снова).
Сжирает пламя строчки слог за слогом, и не подавится, и пепла не вернёт.
И дальше смерти край родной, в который Фемидой перечёркнуты пути -
к тебе отсюда тропку не проторить и в ночь твоих бессонниц не зайти...
Но если дым родных коснётся окон, ты прочитай его узоров вязь –
в ней та же боль, что и в моих коротких строках,
и та же вера, и к свободе страсть...
Мне плач галактик, мёртвых, душу давит, и кто-то в небо вымостил следы -
из фабрики глумлений и страданий к созвездию поэтов молодых.
Ты, помолясь, на профили востока поглядывай, окошко открывай.
Ждать безнадёжно - знаю без пророков...
Умру - с плеядой птичьей ожидай.

---------------
(лат.) к звёздам через тернии

1.3 Пенсионер

Плюс четыре. Ветрено и хмуро. Парк закрыт надолго на просушку. Мраморные нежные фигуры в ящиках укрыты, словно души. Статуи теплее, чем обычно: дьявол, одинокий, злой и старый, по веками въевшейся привычке прожигает взглядами футляры.
Радость бытия казалась вечной: в огненном, кипящем лавой теле (бабочек оставим человечкам) грохотал завод сталелитейный – и грехи воспламенял стихами, искрами взрывающейся веры. Дьявол с богом спорил, полыхая – в ярости ушёл и хлопнул дверью.
А в аду – копыта целовали: профи, каждый круг запатентован! Провожали добрыми словами – он молчал, не веря в силу слова. Подсидели молодые гады: знали, что не выстоял бы в драке. Подарили – дорого-богато – пару мелких душ в хрустальной банке. Только он уже не тот затейник, чтобы души мучить в тайных склепах. В мрамор? Устарело, Галатеи – это так банально и нелепо.
В гневе он дотла сжигает ящик – белый мрамор слепо смотрит в лужу. Но не выжечь мысли леденящей – старый чёрт, ты никому не нужен. И прогнать не смогут этот холод юности наивные утехи – Йохан был не глуп, но… слишком молод, сочиняя свой шедевр о Гретхен.
Души в хрустале... Он очарован, хоть непрочен этот свет и зыбок...
Решено – взорвётся он сверхновой и не повторит чужих ошибок. Будет Евой сильный свет, но тихий, и Адамом – что горит поплоше...
Он им скажет – ешьте, что хотите.
Я вас, дети, никогда не брошу.

Трамваи – робкие создания,
Но, опьянённые весной,
Они устроили восстание,
Пошли на ёжиков войной.

Потом попали в окружение,
Не удержали рубежи.
В сети дрожало напряжение,
А кто-то выкрикнул: "бежим!"

Неслись нестройными колоннами,
Срывали с мясом тормоза –
Они вернулись побеждёнными
И долго прятали глаза...

Да ну тебя с твоими тайнами,
Угрюмым детским "не скажу".
Всё выдают глаза трамвайные.
Они понятны и ежу.

2.2 Электричка

Электричка полна народу,
что икрою набит живот.
Ломит лавки, как на погоду.
Тамбур занят, и весь проход.

Меж рядами идёт торговля –
запах рыбы и табака.
Индивид, распустив оглобли,
шарит в сумках исподтишка.

Мальчик тянет глухим прононсом,
что у кошки артрит ноги.
И всплывает в мозгах занозой:
«Но трогать её не моги».

Запах тел и входных билетов,
стук колёс и прошедших дат.
В запылённых окошках свет, но
рельсы плавно летят в закат.

2.3 Кораблям не до нас

Кораблям не до нас.
Им до волн, до штормов, до других горизонтов.
Ты приехал в обветренный  город огней, где последняя общая пристань.
Всё в порядке. Но в горле застряли слова вместе с запахом йода.
Кораблям не до нас, и скрипят якоря и вцепляются в глину когтисто.
Посмотри, как они продолжают причалы и души царапать,
Как сигналы прощальные в сто децибел разрывают пространство надсадно.
Посмотри:
Наши рваные тени восходят на разные трапы.
Остаёмся стоять, чтоб светить кораблям, уходящим, не сверившись с картой.

2.4 Инсайт

Если загнан в ловушку сухой геометрии форм, начинаешь искать у квадрата неправильный угол. Жёлтый свет фонарей наливаешь в латунный плафон, пишешь маркером: "солнце" – и в поле защитного круга вертишь вспять кольцевую, сканируешь память зрачка, выбирая из мусора самые ценные вещи: пару мятых салфеток, крупинки сырого песка.
... Лепишь замок на пляже – бумажные флаги трепещут. С мушкетёрской отвагой идёшь на дракона войной. За принцессу царём ослепительный титул обещан, но не держится слово, а замок смывает волной. Отрицательный опыт – монетка в копилку закалки. И когда принимаешь – мужчине реветь моветон, – в ненадёжный песок подсыпаешь для прочности гальки.
Скоростное метро презентует соседний перрон. На лепном барельефе приходят в движение лица беспокойных наставников, чующих мудрым нутром кризис ветреных лет, осложнённый штормами амбиций. А когда из туннелей спешат на платформу врачи, освящённые долгом пригладить твой ёжистый панцирь – для строительства стен без раздумий берёшь кирпичи.
В голове карусель из названий пропущенных станций. По вагону снуёт мелкий коуч по запуску звёзд. За нескромную плату барыжит цитатами глянца про успешный успех, рост дохода и личностный рост. Позитивный субъект лучше знает куда тебе ехать, чем займёшься сегодня и что прокачаешь потом. До звезды один шаг, но когда замыкает в успехах, ты армируешь стены и льёшь самый крепкий бетон.

Кольцевая подземки когда-нибудь точно порвётся –
одолеешь дракона, принцессу спасёшь, а пока
на салфетке рисуешь кривое, весёлое солнце,
рушишь старую крепость и лепишь дворец из песка.

2.5 Телепорт

Пока в тайге деревья валим мы,
и селфи делаем без ретуши –
нас счастье штырит, точно валиум,
которого в медпункте нет уже.

Двадцатый год нас душат санкции,
и рутернет изъеден ботами.
Ржавеют поезда на станциях,
но телепорт пока работает.

За пять минут – хоть в Псков, хоть в Гатчину,
и даже миску гречки выдадут,
а чай и спички купим вскладчину,
ещё и скидка, если к выборам.

Нам надо сделать много важного,
бригадой трудимся и молимся,
а отдыхаем – дай Бог каждому,
по снилсу, паспорту и полису.

Конечно, водка хуже прежнего,
в бараках серых стены голые,
но не застойно, как при Брежневе,
и, как при Ельцине, не голодно.

Дожить бы до законной пенсии,
от счастья вечного не хмуриться,
и – телепорт на Солнце с песнями
про «адрес мой – не дом, не улица».

2.6 По-ступа-тельное движение

Я прекрасной Василисой триста лет назад была.
Умиляла, охмуряла всяких принцев на балах.
Вечеринки, рестораны, танцы, клубы и бега -
развлечений-приключений полноводная река!
 
Разъезжала я в карете, и завидовали все:
Бархат, злато, самоцветы, герб на каждом колесе.
Кучер-мОлодец, лакеи на запятках, а внутри
я и пара кавалеров. А бывало что и три!
 
Я безудержно гуляла, возвращаясь лишь к утру.
Прожигала жизнь – как платье у костра да на ветру...
Юность, молодость сгорели в жарком пламени дотла.
И остались только старость, хвори, ступа да метла.
 
Да изба на курьих ножках, кот и печка с кочергой...
Эх, была я Василисой - стала бабушкой Ягой.
Пальцы скрючены артритом, нос - крючком, морщинок сеть.
На такую взглянешь, можно онеметь и окосеть!
 
Ступа... Транспортное средство... А лететь на ней куда?!
Всюду шабаш, ругань, драки - маета да суета.
Ревматической улиткой проползал за годом год.
Скособочилась избушка, износились я и кот...
 
И теперь мечту лелею неотступно день и ночь:
вот бы старость в этой ступе изничтожить-истолочь!..

2.7 Емелины страдания

До чего ж народ охоч до выдумок: каждый первый – сказочник-баюн, подмешают в быль чудес невиданных, чертовщинки малость подольют, подадут под соусом навязчивым – ни забыть, ни вытравить, ни сжечь. Дразнит разум щука говорящая и стремглав несущаяся печь.
Невдомёк вралям, что сани прыткие или саморубящий топор – артефакты (предками добытые), чей секрет утерян с давних пор. И движок в печи совсем не сказочный: вместе с прочим – бонус от предтеч. Вот, лежу теперь оглоблей в тапочках, чтоб добро от кражи уберечь.
Не дают житья невестки вредные (отдохнул – как золото украл), сверлят словом: братец, отобедал ли, нарубить дровишек не пора ль? Мол, глаза мозолю, мол, помеха им, вот мужья приедут – огребу. Так бы в рай компанией и въехали на худом Емелином горбу. Натаскай воды, сгоняй за хлебушком, да смени запор на ворота́х…
Загоняли змеюшки Емелюшку, задушили – не откроешь рта. Не житьё – а слабая пародия, надоело всуе рвать живот. Печь моя (насиженная родина), как орёл, в неволе – не живёт. Увези меня, моя хорошая, в те края, где ценится прогресс, заберём принцессу на горошине (говорят, принцесса из принцесс). Заживём по-царски, припеваючи – я, она, да наша чудо-печь…
Только вот устал немного давеча. Пообедать лучше.
И прилечь.

2.8 Эшелон обетованный

Кренясь, устав от перевозок, бежит на запад эшелон.
Сквозь щель забитых наспех досок глядит на волю Аарон:
кровит калина у полесья, терновник ёжится вдали,
мотивы поминальных песен курлычут в небе журавли…

Внутри товарного вагона трясётся разношёрстный люд.
Моргает Ривка полусонно – уснуть кошмары не дают:
глаза закроет – видит брата, как вздрогнул тот и тяжело,
под резкий стрёкот автомата, упал на битое стекло.

Ицхак вцепился мёртвой хваткой в своё наследное старьё,
и страх, проникнув под лопатку, грызёт хозяина живьём.
К шершавой стенке жмётся пара с новорождённым малышом,
муж повторяет: «Верь мне, Сара, всё будет с нами хорошо».

В углу на толстом чемодане, изящно кутаясь в пальто,
вдова банкира Ханаана брезгливо морщится на то,
как от простуды полубредит, истошно кашляя, Михей,
как чёрствый хлеб хватают дети, не вымыв грязь из-под ногтей.

В вагонах Зельды, Фимы, Шаны твердят о том, что спасены,
что эшелон обетованный несёт их дальше от войны.
Поёт псалмы попутный ветер, молитвы шепчет Аарон…
Но с каждым новым километром всё ближе к смерти эшелон.

Отец мой, друид и великий маг, заклятием рвал эфир
За миг до кончины, и дрогнул мрак, и демон явился в мир.
Скрепленные кровью, слова летят, и силы исполнен жест:
«Умри, охраняя мое дитя, как я не смогу уже.

Навек налагаю судьбы завет, и страха, и тьмы сильней!»
На этом покинул он белый свет, а демон пришел ко мне.
За ворот тряхнул он и, пасть скривив, сквозь зубы шипел: «Ну, что ж,
Ты выживешь, смертный, в горниле битв. Возьми сей железный нож.

Протравлены копья старинных рун три века назад на нем:
Случится, враги в оборот берут – те руны сверкнут огнем.
А дальше, едва рукоять сожмешь, все недруги восскорбят.
Ужасный волшебный железный нож все сделает за тебя.

Опомнишься – только одни куски лежат на земле вокруг,
А брызги кровавой хмельной реки твоих не пятнают рук.
Гуляй, сколько хочешь, в ночи глухой, в опасность без страха лезь.
Нельзя оборону считать грехом, нельзя осудить за месть.

Живи в этом мире немых небес – жестоком, больном, чужом…»
Так демон сказал, а потом исчез, оставив меня с ножом.
С тех пор я, и духом и телом слаб, покоя не знал ни дня.
Ножи покупают, как прочий скарб, а этот купил меня.

Я глупую праздность гоню и лень, надеясь, что выйдет прок,
Затем, чтобы в грозный бедою день себя превратить в клинок
И злобному демону вопреки, не сеять кровавый жар,
Чтоб справиться силой своей руки и не доставать ножа.

Не смею, в себе заглушая дрожь, отбросить его, шутя.
А если однажды железный нож случайно найдет дитя?
Мой демон смеется, волшбу забыв, и щурится, как лиса:
«Солгав, я исполнил завет судьбы, а смертный все сможет сам».

3.2 Чайник

В панельной малогабаритной "двушке",
где пол стремился к встрече с потолком,
мы, прихватив кота и раскладушки,  
совместно обустраивали дом.
В очередях дежурили ночами,   
пока купили спальный гарнитур,
и месяц с лишним в списках отмечались
на кухню под названием "Ноктюрн".
Достали холодильник и обои,
обзавелись обеденным столом,
но не было покоя нам обоим -
купить хотелось чайник со свистком.
Казалось, нет недостижимей цели -
мы сбились с ног, отбился кот от рук,
но чайники насмешливо свистели,
дразня мой слух, на кухнях у подруг.  
Пришла весна, а с ней 8-е Марта,
ты прошептал мне утром на ушко:
"Открой глаза" - на тумбе прикроватной
блестел боками чайник со свистком!
Мы оба были счастливы без меры
и пили чай с утра и перед сном.
Как весело жилось нам в прошлой эре!
Кто выдумал инет и Amazon?

3.3 Почему

Расскажи мне, зеркало, зеркало на стене,
Почему у меня за пазухой столько камней,
И как только кто-то успешней, умней, сильней –
В глубине у меня сейчас же вскипает злость,
И как только чуть-чуть узду ослабляет мозг –
Из тебя всё так же глядит недобитый монстр?

Расскажите, остановившиеся часы,
Почему я планами на день по горло сыт
И хочу, как та королевна, что в замке спит,
Просто ждать извне решения всех проблем,
Предаваясь грёзам и практикуя лень,
Превращая жизнь в один бесконечный день?

Расскажи мне, наполовину пустой стакан,
Почему я тебе всё плачусь по пустякам,
Почему о будущем знаю наверняка,
Что не хватит сил, не выдержу, не смогу,
Что не буду плыть – останусь на берегу;
Почему тебя спешу оторвать от губ?

Расскажите... впрочем, к чему ваш нестройный хор?
И без вас я знаю все свои семь грехов,
Но, за них цепляясь, улиткой ползу на холм –
Путь наверх не одолеешь без тормозов;
А оттуда вновь откроется горизонт,
И пойму, что счастье тоже за мной ползёт.

3.4 Небесные ковши

Набирает звездный ковш молоко из речки.
Чистит где-то взятый грош домовой у печки.
Месяц выгнулся дугой. Дом кряхтит устало.
Припозднившийся покой влез под одеяло.

Рыжий кот слагает песнь о молочной пенке.
Прислонилась к двери тень, сидя на ступеньке.
Бродят шорохи в лесу в поисках ночлега.
Держит небо на весу то, что будет снегом
день ли, два ли, три спустя: сдует пенку ветер
с молока, и вот, шутя, закружатся вместе
хлопья белые и свет от звезды медвежьей.
Этой сказке много лет, но свежа, как прежде.

Ковш – и малый, и большой – до краёв. Лишь осень
просит:
– Время не пришло. Шутки эти бросьте.
– Репетиция идёт, – с неба кто-то шепчет. -
Поиграем? Солнце - "чёт", снегопады – "нечет".

"Кости" кинули. – "Медведь"... Осень загрустила.
– Да не плачь. А снеговерть, так и быть, вполсилы.
Выпей лучше молока из небесной речки.

...Ветер дверь открыл слегка, и погасли свечки.

---------------
Звёздные ковши – созвездия Большой и Малой Медведиц
В Медведицах – по 7 ярких звезд.

3.5 Чайник

Завари меланхолию чёрного дня
Кипятком ослепительной ночи.
Отражение в стёклах уже без меня,
Той же лампы затейливый прочерк,
Тот же голос ещё, затихая, звучит
На зажёванной старой кассете,
Тихо падают на пол в прихожей ключи,
И закрытая дверь не ответит,

Но пушистая громко мяукнет «гляди!»,
Недовольно застынет у мисок.
В темноте, где теряются наши пути,
Тёплый чайник спасительно близок:
Наливай до краёв, и на слабый огонь,
Чтоб настой был и терпок, и горек.
За окном ни звезды, молчалив телефон.
А под крышкой – бурлящее море.

3.6 Кувшин

Птичья мимолётная тревога,
шум дождя и шорох мокрых шин –
Бог перемешает их немного,
выливая в глиняный кувшин.

Полон ли? Легонько покачает,
слыша в глубине далёкий плеск.
Капнет облака с щепоткой чаек,
разбавляя золотистый лес.

В горлышко заглянет, сдвинет брови –
надо ли подсыпать первый снег?

А в кувшине – георгин махровый,
и паук свисает в полусне
с тополиной обнажённой ветки,
к вечеру подвязывая день.
Ахнув, в лужу падают ранетки,
и круги гуляют по воде.
И луна – немыслимо большая...

Первый снег оставив про запас,
Бог ещё раз всё перемешает –
и добавит в эту осень нас.

3.7 Незолушка

От серости дождей осоловев,
Февраль туманно стелется повсюду.
Дурные мысли киснут в голове,
Как в раковине грязная посуда.
Не видно серебра – сплошная жесть
Венчает гору плошек и тарелок.
Я выросла из золушек уже,
А сказка до сих пор не подобрела:
Работай над собой, авось к утру
Поверишь в чудо. Но сюжет обманчив.
Оглядываюсь хмуро, а вокруг
Ни принцев, ни сестёр, ни злобных мачех,
Ни праздничных балов, ни верных слуг:
Лишь скучный путь от кухни до кровати.
И некому пожаловаться вслух,
Что мир не отмывается от пятен.
Ворочается сумрак за окном,
Сырые облака, как тесто, месит.
Уныние таскается за мной
Весь этот високосно-долгий месяц.

Закончив насаждать везде уют,
Заветный башмачок достану с полки,
Примерю – и с размаху разобью
На мелкие хрустальные осколки.

Дорогу осилит идущий,
лежащий освоит диван.
Затоптаны райский кущи,
приелся житейский роман;
душе надоело трудиться,
сражаться, пылать и парить;
заказаны пиво и чипсы,
и лёгкий духовный экстрим.

Кто индию ищет, кто радий,
кто в гору идёт как сизиф,
кто, слова единого ради,
семейство доводит до рифм;
газпромы спасают европу,
гринписовцы – стадо коров,
а я – драгоценную сдобу
и хрящики меж позвонков.

Я тихо лежу на диване –
не множу оккамовых бритв;
диван никогда не обманет,
даруя сплошной позитив.
Смакуя буррито и тофу,
приятно порой посмотреть
кино про тибет и голгофу,
зевнуть,
и себя пожалеть.

4.2 Праздник

Однажды я вернусь, устав бродить по свету,
Сниму замок с двери, обмою грязь с калош,
Войду в забытый дом, чтоб поклониться деду,
А он мне скажет: «Ишь! На лавку вещи ложь
Да в хату проходи! Вот бабке будет праздник.
Давнёхонько мы с ней не видели внучат.
Про мёртвых там, у вас, судачат всяко-разно,
А наши о живых – всё плачут да молчат».
У деда важный вид, как будто при параде –
Подкручены усы, натёрты ордена.
Вот бабушка пришла, она до смерти рада,
Затеяла блинцы и кашу из пшена.
Ворчит в печи казан, потеют в окнах стёкла.
Привычен скрип полов, настенное «тик-так».
Достанет дед гармонь, и сразу сердце ёкнет –
Да где ж я столько лет шатался, как дурак.
Призывно загремит железное корыто.
Мне бабушка шепнёт: «Обычай наш простой –
Дитя спокойно спит, когда оно помыто», –
И ну тереть меня шершавой берестой.
Сотрёт печной золой налипшее, чужое,
И грязь, и шелуху, и сглаз, и худобу.
До самого нутра она меня отмоет,
Чтоб чистый, аки свет, я крепко спал в гробу.

Во тьме под кухонной плитой, где пыль, подтёки супа -
На макаронине сухой рисует стрелки группа.
Здесь совещание идёт микробного Генштаба:
"Нужны стратегия, расчёт. Ударим и не слабо!
Гигант-1 захвачен в плен - союзник наш Георгий.
В итоге этих перемен в грязи не будет оргий.
Хозяин жил холостяком. Мы размножались вволю.​
Резвились, шастали кругом, но появилась Оля. ​
Агрессор вышел на войну. Используя доместос,
Театр действий развернул, зачистив лихо местность.
В четверг наступит Новый Год. Грядут банкет и пьянка".
Генштаб приказы раздаёт - летит в углы морзянка:
"Сидеть под плинтусом, братва, хорош. Вперёд, бациллы!
Мы доведём Гиганта-2, заразу, до могилы!​
Тащите спящий мухолёт с окна за батарею -
Пускай проснётся, отойдёт и свой мотор прогреет.
Кишечных палочек отряд зацепится за лапки -
Десант усядется в салат, на хлеб и перец сладкий.
Хотя безносая судьба грозит вам мухобойкой -
Плевать! Почётно погибать, за честь сражаясь стойко.
К столу полки пойдут в обход по тропам между плиткой.
А цель - напасть на бутерброд, на вилку, ножик липкий.
Объекты на пол упадут - Гиганты их поднимут,
Положат спьяну в рот и тут - капут! Неотвратимо.
У Жоры к нам иммунитет - бактерии бессильны,
А Олю скрутит и привет. Опять в квартире пыльно!
Куранты звонкие пробьют. Они - сигнал к атаке"...
Года идут. Кругом уют. И Гоша с Олей в браке. ​
Во тьме под кухонной плитой, где не достанет веник,
Всплакнёт микроб разок, другой. Изгой и неврастеник.

5.2 О пользе кофе

— Не плачь, не печалься — гудит кофемолка
И мелет, и мелет кофейные зёрна,
Жужжит и жужжит растревоженной пчёлкой:
— Сама понимаешь, что жизнь иллюзорна.
Глотая обиду, на всхлипе и вздохе
Сама убедишься, что время не лечит. —  
И потчует порцией горького кофе,
С гвоздикой и граппой для женских сердечек.
 
— Не всё перемелется, но за корицей  
И кружевом пены с ванильным оттенком
Проявятся замок и доблестный рыцарь
На чашечном дне и фарфоровых стенках.
 
И мелет, и мелет... Как выпивший певчий,
Гудит о любви и жужжит, привирая,
А мне почему-то становится легче,
Спокойнее, проще... И боль утихает.

Кто с рогами, но совсем без ножек
(хорошо, что так не у меня!),
тот в кармане носит острый ножик –
значит, будут битва и резня.
Кто без приключений дурью мается,
кто хоть полурослик, но герой,
тот бредёт, неся кольцо в карманце,
на свиданье с Огненной горой.
Кто живёт неспешно и бессонно,
кто свой дом всегда с собой несёт,
тот однажды медленно по склону
доползёт до сказочных высот.
У того в халате шоколадки,
тот везёт большой-большой секрет,
этот говорит, что всё в порядке,
раз в кармане пачка сигарет.
Много в мире странного и злого,
иногда кругом сплошная жесть…
Я всегда ношу в кармане слово.
Может, научусь за ним не лезть.

6.2 Дождь на двоих

Японский зонт – самурай в душе: нет цели, есть только путь.
Мечтал быть шпагой – батман, туше, навылет пробита грудь…
Хозяйский сын, мушкетер и плут, любил фехтовать зонтом:
–  Эй, сударь, если меня убьют, друзья отомстят потом!
И зонт был светел в его игре, бесстрашно пронзая цель.
В бессонье уличных фонарей дождил за окном апрель.
Хозяйский сын, мушкетер в душе (гасконец и сукин сын),
и зонт японский (батман, туше), и дождь…
На двоих – один.

6.3 Талисман

В уютной веже горит очаг,
а в люльке сладко сопит младенец.
Седая вёльва «прядёт». Урчат
в котле не кости, а сны оленя.
Огонь глотает земные грани.
В бульоне - тайны и терпкий мох.
Поёт сейдкона о светлой карме
для крохи, ведая добрый прок.

Намокла юпа, прилипнув к телу.
На шее мается амулет.
Летит из сумрака запределья
олений дух ‐ отыскать ответ.
В руках ведуньи не прялка – посох.
По форме, будто веретено.
И узел вяжется судьбоносный, -
так в женском "сейде" заведено.

Взмахнёт в ту сторону, что алеет,
и жестом по́солонь путь начнёт.
Шаманка, помня заветы Фрейи,
Ведёт магический ритм‐отсчёт.
А талисман - ни живой, ни мёртвый.
Из рога сделан, не серебра.
Стремится в небо с порывом норда
и ждёт, когда же придёт пора

не кочевать из мечты в реальность
под властью ведьминых древних чар, ‐
родиться важенкой вновь у мамы,
прогнав из сердца тоску-печаль.

***
вёльва (сейдкона) - ведьма-прорицательница (скандинавское),
магия "сейд" или "Seidr" - колдовство с помощью посоха-веретена.
по́солонь - движение по солнцу
Фрейя - богиня магии Seidr
важенка - самка оленя

6.4 О розовых очках

Меня родили в семьдесят втором,
когда кружили в небе голубом
пушинки тополиных снегопадов.
Я глубоко смотрела в этот мир
из окон съёмных крошечных квартир
пытливым взглядом капитана Блада.

От лысых пупсов – к розовым очкам,
где тесно немигающим зрачкам
и молодость в любви нетерпелива,
где студотряд стальным копытом бьёт,
возводит дом и тракторный завод,
и рапортует в телеобъективы.

«Один за всех и все за одного!» –
так жили, ожидая торжество
мифической идеи коммунизма.
Но, грузно сев, берлинская стена
вдавила всех до сумрачного дна
политики с чудовищным цинизмом.

Очки разбились в розовую пыль.
Кто смог, уехал, кто не смог, приплыл.
Иные – наступали на морали.
И пусть я – неопознанный пиит:
меня учили Родину любить.

А как любить себя — не рассказали...

6.5 Рождество

Холодный сумрак пахнет январём.
Всем хочется чудес, но их не сыщешь.
Я в храм иду, минуя ветхий дом –
в нём правят запустенье и затишье.
Непрочна жизнь, обманчива подчас,
едва начнётся, глянь – уже отпета.
Но плотник галилейский учит нас
нисколько не заботиться об этом.

Покуда в непогоду ветер зол,
и в каждой подворотне – свора бесов,
я верю – надо мною держит зонт
крылатый работяга поднебесья,
несёт его без устали, как щит,
присутствие своё не выдавая.
А темень то и дело дребезжит
вагонами уставшего трамвая.

Иду по переулкам и дворам.
Мне чудится сегодня непрестанно
распятье в перекрестьях старых рам,
желтеющих от отблесков фонарных.
Я прочь гоню предчувствие беды.
Мне холодно, и вроде не согреться,
но жарок свет, идущий от звезды
у яслей вифлеемского младенца.

Секундная стрелка по кругу стремглав неслась,
Минутная плавно крутилась вокруг оси.
Они обошли часовую десятки раз –
Рождённая ползать быстрей не могла скользить.
Она черепашьим аллюром едва-едва
Тащилась, но видела больше, чем две сестры:
Здесь – в облике чёрного лебедя цифра два,
А там – воспарила крылатая цифра три,
Четыре мотала рогами, таких не трожь...
Диковинно около пляшущих цифр гулять!
Но только у "лебедя" стрелку пронзала дрожь –
Под ней содрогался от трения циферблат.
Давно у влюблённой созрела мечта в душе:
Прийти на свиданье к любимому в два часа
И, с ним поравнявшись, навек замереть. Ужель
Так сложно две линии жизни в одну связать?
Что толку тик-такать, живя без любви лет сто?
Она тормозила по ходу что было сил
И вскоре застыла – раздался пружинный стон...

Наверное, так же ломаются все часы.

7.2 Худеющая

Только вы мне покажете истину без прикрас...
У мамахена фобия: "доченька голодает!",
А папахену пофигу, видимся в месяц раз —
Побурчит с недовольством наигранным, что худая.
И друзья лицемерят — наверное, западло
Говорить откровенно, мол, жирная, мол, корова...
Только вы беспристрастно покажете на табло:
Сорок два, без восьми — пятьдесят! На диету снова!
У меня, как в кошачьей считалочке, хвост облез —
На затылке залысина, ладно, плевать на косы:
Наконец-то, на бёдрах болтается икс-икс-эс*,
Похудеть бы ещё, и получится крышесносно.
Вы... да что я всё "выкаю" — лучшая из подруг,
Ты, Танита**, всегда объективна и даришь стимул.
Разреши мне сегодня кефирчика... или фрукт...
Обещаю — потом отработаю.
Доползти бы...

* ХXS — самый маленький размер женской одежды
** модель "умных весов"

Разгонять свои печали и тоску,
от колхоза, огорода и кота,
Василькова «понаехала» в Москву,
и теперь она - крутая лимита.
ЖЭК столичный сразу принял на ура
и решил жилищный каверзный вопрос:
у нее теперь в подвале конура.
И метла из тонких веточек берёз.
Никаких тебе лишений и утрат.
Что утрачивать, когда всего лишён?
Машет, машет Василькова по утрам,
собирает осень рыжую в мешок.
 
А ночами Васильковой снится дом,
батя, кот и злая батина жена.
И березовая роща за окном,
по которой колобродит тишина…
Встанет в полночь – конура её светла.
Шар луны в окне висит -
хоть волком вой.
Глянет в угол, ну а там - ее метла
распускается берёзовой листвой.
Василькова русу косу расплетёт,
на метлу усевшись, вылетит в окно.
До чего ж хорош ночной её полёт –
как в зачитанном романе и в кино!
И притягивает небо, как магнит,
дышит искрами в Москве-реке вода,
и подмигивают звёзды и огни,
и подыгрывает ночь на проводах.
Разворашивая всполохи волос,
обнимают шаловливые ветра.
Эх, слетать бы ей домой, в родной колхоз!
Только знает: не успеет до утра…
 
Утром зябко…
Неохота, но - пора.
Выпьет с блёклыми ромашками чайку
и пойдёт с метлой-растрёпой по дворам
разметать свои печали и тоску.

8.2 Весло ослу Санчо от дона

Весло, конечно, нужный инструмент.
Но вот зачем он гипсовой скульптуре?
Белеет парус с неба верхотуры,
а арматура проросла в цемент.

Ментура загребает морячков
за надписи взволнованною гжелью…
Хотелось вслух сказать, но неужели
к искусству искушения готов?
Тов. “полицейский”, встав по-ментовски,
по-менторски взирает на аллею:
старушка Горн того гляди огреет,
чтоб не писал скабрезно от руки…

Так сколько лет вам? Сказано – веслу.
Мне любопытно сколько простояло?
Настолько откровенно обуяло
баяно-козье слухов – слух ослу.

Ослушаться и уши от осла
послать ко всем чертям не разумея!
Но ведь весло… почти что Дульсинея
в руках козы с пропорцией козла.
Зла не хватает! Видно для того
Весло воткнули, запаяли в сушу;
"Японцы" продают "испанцу" суши.
Сушите вёсла парка моего!

8.3 Иванов

Жил Иванов, и был он гедонист.
По жизни плыл, как по теченью лист,
Бодрило снизу, сверху припекало.
Любил собак и кошек, и овец,
И даже блох любил он, наконец,
А всё любви ему казалось мало.

Он восхищался птицами, как мог.
Любой пищащий с перьями комок
Был им любим. А вы вот так смогли бы?
Но комплексу великих перемен,
Чтоб впасть в искомый Ивановым дзен,
Мешали неохваченные рыбы.

Он знал всегда, что мир одна семья.
Но трансцендентность рыбная сия
Накладывала твёрдые запреты
На жизнь в воде в трусах и нагишом,
Хоть взрослым будь, хоть слабым малышом.
Короче, то не так, и так не этак.

Но Иванов не зря был гедонист  
(Пускай не тренирован, не плечист) —
Себя представил тут же топором он!
Пошёл ко дну, замкнув познанья круг.
Топор, когда он выскользнет из рук,
Не будет глубиной разочарован.

Немного заржавеет, ну так что ж!
Ищи-свищи его, а не найдёшь,   
И наслажденье может длиться вечно.
... Наш Иванов, пробив Земли кору,
Легко нырнув в бездонную дыру,
Летит к ядру, счастливый и беспечный...

Когда-то жил да был...
Нет-нет, не так. Он просто был. У старого сельмага.
В деревне жизнь пресна, порою – в тягость.
Философ местный, эдакий чудак, ценил лесные песни бойких птах, беседовал с хромой дворнягой Лушей о хлебе ароматном и насущном, терпел фальцет несносного кота.
Под вечер он, галантный кавалер, старушек сердобольно провожая, ухабы освещал, где грязь густая. В такую темень мир чертовски сер – так сложно не споткнуться, не брюзжать...
Его любили дети-фантазёры за сказки о чудовищах и море – распахивалась ржавая душа, мигающая лунным маяком.
А ночью превращался он в маньяка: жёг бедных мотыльков и мушек всяких и снежных пчёл приманивал легко, его считавших Богом. Чья вина, что свет не панацея, а привычка?
Но все в округе знали, он – обычный, годами искорёженный фонарь, покрытый пылью, – только и всего, да пьяницам служивший местом встречи (ну где поговорить по-человечьи?).
…Как много правд и сплетен – целый воз.
А истина?
А истину Луне доверил тайно: что рождён на небе в созвездии с чудны́м названьем "Лебедь"
звездой Денеб.

9.2 Ты начинаешь

Ты начинаешь игру сначала.
Ветер в окне фонари качает.
Ночь опускается - зло, печально -
И воскрешает боль.

Солоны скулы. Желанны слёзы.
Стоны и жалобы безголосы.
Отблеск фонарный бинтом белёсым
В красном узоре штор.

Мамы и папы не учат дочек,
Что у любви есть эффект побочный.
Сукой затравленной вою в ночь я.
Тусклый фонарь слепит.

Ярость и ненависть - вот, мне боги!
Я извлекла из игры уроки.
Свет из окна неуютно колкий
Падает на тебя.

Белый фонарь, как в печи запальник.
Злость разгорается - душу плавит.
Слышишь, послушный мой, в нашей паре
Я теперь буду тварь.

9.3 Торшер

Торшер в нелепой шляпе-абажуре
под цвет обоев в зале и портьер,
помешанный на собственном гламуре,
считал, что украшает интерьер.
Гордился креативностью и блеском.
Троюродной прабабкой звал луну.
 
Журнальный столик и ковёр, и кресло,
и плед на кресле верили ему,
пленённые изогнутостью линий,
похожих на застывшую волну.
 
А лампочки торшер боготворили,
в служеньи здравый смысл перешагнув.
 
Теплом и светом был обласкан идол,
внимавший молча пламенным речам.
Нельзя сказать, что он их ненавидел,
он просто их в упор не замечал.
 
От смеси бахромы, стекла и стали,
не стоит ждать изысканных манер.
Да лампы, если честно, и не ждали,
в своей любви не зная полумер.
 
Они сгорали от избытка чувства.
Другие их спешили заменить -
святое место не бывает пусто.
Рассерженно искрил электрощит:
 
- Когда-нибудь они поймут, приятель,
что ты не бог и даже не король.
По сути – просто лампочкодержатель.
Без лампочки - пустое место, ноль.

9.4 Волшебный мой фонарь

Фонарь мой волшебный, нежданный подарок мне.
Хожу здесь с тобой под солнцем, душа поэтова.
Ищу человека (в себе бы найти, да нет).
Но всё не напрасно, и я не спешу поэтому.

Крупиночка правды – важнейшая из литот.
Иван Афанасьич, уймитесь, слушайте «Валенки».
Большого поэта заедает актив ЛИТО,
Питон доедает без хлеба поэтов маленьких.

Работай во мне, генератор света и тьмы,
фонарь озарений из лавки правды и вымысла.
Когда бы не свет, я была бы строга с детьми,
когда бы не тьма, я размякла бы и не выросла.

9.5 Офонарелое

Веришь ли ты в другие миры? Верят ли там в тебя?
Ох, как надушены и милы, ангелы там трубят.
В ряд на оградах они сидят, словно грачи у нас.
Ветер гоняет по площадям маршевый диссонанс.

Принято в каждом саду иметь чудо и даже сверх –
В белых геранях роится смерть, в чёрных геранях – смех.
Может быть, ангелы пьют сейчас, в рюмках огни горят.
Если и помнят они о нас, мы им до фонаря.

Думаю, этого ты не знал: реже, чем иногда,
Ангелы кошками в зимних снах бродят по городам –
Греют озябших, считают всех, с каждым поговорят.
После отчёты на самый верх пишут от фонаря.

И забывают о нас в мирах, где забывать легко.
Где мотыльково плывёт "вчера" в сладкое молоко.

Что же ко мне заглянуло в дом?
Задом и наперёд
Шёл по карнизу с большим пером офонаревший кот.
Может быть, ангелов он гонял. Может быть, ангел сам…
В алых геранях в начале дня плавились небеса…

9.6 Истукан

Подслеповат. Берут свое подспудно годы
На фоне вечной темноты с дождем и градом.
И непрерывно треплет нервы непогода,
И обеспечен ревматизм - с доставкой на дом.
 
Взамен соседей и друзей - ватаги чаек,
Что заполняют по утрам пустое небо.
Они в усталом старике души не чают,
Хоть факт наличия души доказан не был.
 
В его глазу рассвет и тот с опаской брезжит -
А вдруг волна опять начнет смертельный номер?..
За ним смотрел немало лет один приезжий,
Но как-то вымок, захворал и вскоре помер.
 
Они дружили и делили кров ночами.
Тому свидетель вездесущий Иегова.
Теперь - как перст, но есть надежда, что начальник
Рассмотрит дело и пришлет кого другого.
 
Ну а пока что с ним живут вода и стужа.
А день за днем, за ночью ночь - в туман уходят.
По всем приметам дальше будет только хуже
На самой мрачной и оскаленной из родин.
                
А так хотелось и разбега, и полета,
Чтоб эту жизнь и этот мир прожить иначе.
И не стоять как истукан… Но должен кто-то
Заблудшим душам и судам во тьме маячить.

На медуз похожие облака,
И закат – скорее хватай планшет
И снимай, что видишь издалека,
Сделай ближе, переверни вообще.
Если вдруг из щупалец хлынет дождь,
Поднимай свой гаджет над головой,
И как будто ты под зонтом идешь –
Кеды что, лишь бы бини была сухой.

Свежий номер «Афиши» не при тебе,
А над смузи нервно кружит оса –
Бей айпадом, смело по цели бей!
Наладонник – в хлам, но спасешься сам.
Не неси в ремонт, положи на стул,
И на нём в клубочек свернётся кот.
Настоящую пользу и красоту
Причинять бессмысленно, но легко.

10.2 Неоконченная сказка

В эту сказку было попасть легко -
в помощь перьям сказочник телеком,
скорость джи-четыре и два мобильных.
И проблем с частотами вроде нет.
Абонент мужчина и абонент...
догадайся сам.
                           В общем, жили-были.
Не совсем принцесса, скорей она
просто глюк, ошибочная волна,
для случайно встреченных катастрофа.
Никакие гавани не спасут,
если с ней сообщник - ее "Самсунг",
что напичкан тайнами,
                                    то есть софтом -
про любовь, конечно. О, небеса!..
 
Не наследным принцем был адресат,
не юнцом сопливым, но здравым мужем.
Не какой-то ласковый там телок,
а сплошной титановый моноблок –
до того бесстрастный, что тихий ужас!
 
Подкатиться страшно – настолько строг...
Но волна...
                 катилась! Приливом строк –
по стеклу, металлу и силикону,
по губам, по пальцам и позвонкам.
Подступала к берегу без звонка,
и не важно - близко ли, далеко. Но…
 
Но однажды что-то сломалось – хрясь!
И пропала между мирами связь,
Тишина кромешная все ледовей…
И финала как бы у сказки нет.
Только пульса два на одной волне
бьются насмерть – каждый в своей ладони.