Беспредел-7. Конкурс беспредельных пародий

9.1 Осенняя хандра

 

«Придет время, когда ты решишь, что все кончено.
Это и будет начало»
Луис Ламур

 

Из осени вырваться мне не дано:

Шуршит под ногами золото нищих,

И Бог не звонит и не пишет давно.

Тревожусь. Надеюсь, не умер, как Ницше.

 

Туман в голове, не поможет глицин.

Бессонница – музы храпят ночами.

И вот незадача, секутся концы,

Как могут они превратиться в начала?

 

Покончить со всем или с мыслью хотя б, 

Что дурочка с возрастом стала дурой.

Смириться, обняв молчаливый октябрь,

И что-то прочесть из Луиса Ламура.

Старость - не радость

Бессонница – музы храпят ночами.
И вот незадача, секутся концы  

(9.1 "Осенняя хандра")

Замкнулся осенний темнеющий круг - 
Да, старость - не радость богатым и нищим,
Конец весь посёкся, не прям, не упруг, 
И жизнь - так, не жизнь, а какое-то днище.

Храпящая Муза сожрала глицин,
И пусть себе спит, только б не приставала.
Как ей объяснить, что седые концы, 
Реально - концы, а давно не начала.

Смиряюсь, что делать? Приходит писец, 
И с возрастом мачо становится клячей. 
Так время безжалостно рубит конец,
Пойду, что ль, прижмусь к октябрю на удачу!

1.2 Слово
"В начале было Слово."
Евангелие от Иоанна

Вначале было слово. А потом –
печальный сад, тропа, казённый дом
с решётками, прибитыми на окна,
где время останавливало бег,
где мальчик-часовой курил «Казбек»,
а ночь сплетала дымные волокна.

За то, что часовой курил "Казбек",
Устав* и все инструкции нарушив,
Вождь-ирод к наказанию прибег
И вытряс из мальца бычки и душу.

* Устав караульной службы ВС РФ

2.2 Твой дом

«Путь в тысячу ли начинается с первого шага»
Лао-Цзы

Твой новый дом пока не очень твой,
Когда заносишь пледы и бокалы,
И в первом шаге от ворот устало
Ступня соприкасается с травой.

Чужой сосед ещё не подобрел,
Приблудный пёс бежать к тебе боится.
И смотрят на тебя скупые лица
Из тени увядающих шпалер.

То ключ в ладони хочешь покрутить,
То подойти к орешням незнакомым.
Ещё не признавая дома домом,
Не смахиваешь тонких паутин.

Всё впереди. Останетесь одни,
Сплетёшься корнем с ветхой облепихой,
И станешь слушать утром – тихим, тихим –
В щербинах дома тающие дни.

Твой новый дом пока не очень твой,
Но вскоре станет твой и даже очень -
Бокалы с пледом внесены домой!
(На кресло, видно, не хватило мочи).

Соседи, словно чувствуя беду,
Хранят в тиши свои скупые лица:
Мол, чужакам здесь хрен что подадут -
От жадности им проще удавиться!

Тусовка местных шелудивых псов
На улице своё проводит пати,
Решая - новичок кормить готов?
И, если не готов, - то чем заплатит?

Взгрустнул и покосился старый дом,
Не смея чувства выразить открыто,
Шербинами покрылся, но потом
Умело скрыл их в пятнах целлюлита.

1.1 Сила слова
"В начале было Слово."
Евангелие от Иоанна

Ну, а Слово вольной птицей
Пролетая всякий раз
Вынуждало мир дивиться:
"Шозанах*?!" и "Васисдас?!

Я этот стих вертел со всех сторон
И автору скажу, без всякой лести:
- Ты "шозанах"ом распугал ворон
И ввёл в "культурный шок" эстетов местных!

Глоток зимы

Хрустальной капелькой во рту моём зима
заледенела и глотнуть боишься;
и терпишь....

Во рту - зима, в глазах - весна, капель,
А в брюках, позади - пылает лето:
Со мною вечно эта канитель -
Хожу без шапки и не в то одетый.

2.2 Твой дом

 

«Путь в тысячу ли начинается с первого шага»
Лао-Цзы

 

Твой новый дом пока не очень твой,
Когда заносишь пледы и бокалы,
И в первом шаге от ворот устало
Ступня соприкасается с травой.

Чужой сосед ещё не подобрел,
Приблудный пёс бежать к тебе боится.
И смотрят на тебя скупые лица
Из тени увядающих шпалер.

То ключ в ладони хочешь покрутить,
То подойти к орешням незнакомым.
Ещё не признавая дома домом,
Не смахиваешь тонких паутин.

Всё впереди. Останетесь одни,
Сплетёшься корнем с ветхой облепихой,
И станешь слушать утром – тихим, тихим –
В щербинах дома тающие дни.

7.2          Бывает
 

«Стихотворение начинается как комок в горле.»
Роберт Фрост
 

Бывает – ребёнок,
бывает – выкидыш.
Это, как сможешь,
это, как напишешь.
Бывает, выплеснешь литр-другой
мутных околоплодных вод,
а бывает...
А что бывает?
Чем-то неведомым накрывает,
несёт по чему-то, несёт куда-то
тебя. Поэта? Неадеквата?
 
Очнёшься в тиши,
и за эту тишь
нормальности
небо благодаришь.

9.1 Осенняя хандра
 

«Придет время, когда ты решишь, что все кончено.
Это и будет начало»
Луис Ламур
 

Из осени вырваться мне не дано:
Шуршит под ногами золото нищих,
И Бог не звонит и не пишет давно.
Тревожусь. Надеюсь, не умер, как Ницше.
 
Туман в голове, не поможет глицин.
Бессонница – музы храпят ночами.
И вот незадача, секутся концы,
Как могут они превратиться в начала?
 
Покончить со всем или с мыслью хотя б,
Что дурочка с возрастом стала дурой.
Смириться, обняв молчаливый октябрь,
И что-то прочесть из Луиса Ламура.

9.2       "To be or not to be?"

 

«Придет время, когда ты решишь, что все кончено.
Это и будет начало»
Луис Ламур

 

Однажды ты проснёшься молодым,
цветущим, обязательно красивым.
Рассвет ударит свежестью под дых,
забрызгав щедро цедрой апельсина.
И ты пойдёшь пружинисто, легко,
теряя на глазах постылый возраст,
насмешливо смотря на стариков —
вчерашних, лишних, неамбициозных,
крадущих время...
Только все равно,
где старт, где финиш — путь давно накатан.
И как бы ни хотелось верить, но
мы безнадежно смертны, Бенджи Баттон*.
Блуждая в лабиринтах бытия,
к закату повернёшь посередине
и, забывая день за днем себя,
закончишь там, где начал.
Лав ю,

Квини*

 

****

«Я умер в семь утра. Надо же с чего-то начинать день.»
Франко Арминио

… а Новый Орлеан такой, как раньше —
от бесконечных дублей тянет спать.
И чёртов апельсин-рассвет оранжев.
И время обреченно катит вспять.
Я умирал, рождался снова, вырос —
из юнги капитаном стал. Устал
терять на каждом рейсе пассажиров
и посещать знакомые места.
Хочу сойти. Бессрочно выйти в осень,
где у вещей иная сторона —
лежи себе у корабельных сосен,
кроши с ладоней лунный рафинад,
вдыхай смолу, лепи мучных барашков,
болтай ногами, плюй на бренный мир.
Я ненавижу вечность, но на башне

стоят часы...

С любовью,
Бенджамин*

 

* Benjamin Button и Queeny - герои "Загадочной истории Бенджамина Баттона"  -  рассказа Ф.С.Фицжеральда и одноименного фильма Д.Финчера.

“Much ado about nothing”

14.1     На корабле дела идут
 

«…не все ли равно, в канаве ли, в океане ли начинать новое плавание, если весна зовет, если ветер повсюду один?»
Татьяна Толстая
 

На корабле дела идут как надо.
Под острым килем не увидишь дна.
Игривых волн оранжевое стадо
Пасёт Луна.
 
Наш капитан попыхивает  трубкой.
Грохочет боцман, как июльский гром,
А пухлый кок поёт «Моя голубка»
И глушит ром.
 
На всех сошла вечерняя истома,
А я — за то, что бестолков и юн,
За то, что сукой обозвал старпома,
Скребу гальюн.
 
Приятель Боб добрее бегемота,
Но в буйной драке грозен, как нарвал,
Он так сказал: «С утра в костях ломота.
Я чую шквал».
 
Волна в корму ударила с размаху.
Нырнул в пучину бедолага Джек.
Луна в бега отправилась от страха,
И мир померк.
 
Свистел норд-ост над головами люто:
«Никто не выйдет из беды сухим!»
Наш капитан сушил штаны в каюте,
И боцман с ним.
 
Сойди, удача, к нам небесной манной,
Коль небо людям не спешит помочь!
Косые рифы — зубы океана —
Вгрызались в ночь.
 
Корабль скрипел, как старое корыто.
Старпом стенал, по-заячьи дрожа.
«Держи штурвал!» — велел мне Боб сердито,
И я держал.
 
Держать штурвал — не буквы ставить в рифму.
Приятель Боб ругался от души:
«Мы обойдём, карамба, эти рифы!»
И обошли.
 
Дарила штиль рассветная прохлада,
Все наши страхи вышвырнув за борт.
 
На корабле дела идут как надо.
По курсу — порт.

1.1       Маяк.

 

Держи меня за руку, будь мне огнем в ночи,

Где мгла расползается, слышатся рык и выстрелы.

Сжимая запястье, вытягивай из пучин

Пустой суеты и каких-то страстей бессмысленных.

 

А я удержу тебя за руку на земле,

Пока не сорвало и по ветру не развеяло

Потрепанным шелком с флагштока на корабле…

Пространство трепещет от стылых порывов с севера.

 

Расцепятся пальцы, бессильно скользнут по льду –

И скроешься в тучах пушинкою невесомою.

А я, рассыпаясь, камнями на дно паду,

Туда, где зубастые рыбы, темно и солоно.

 

Строптивое время нам лица сечет песком.

В подвыцветшем взоре крупинки усталой нежности.

Аллеей по парку и улицей городской

Идем и по-детски ладошками крепко держимся.

 

Угрюмый подросток по лужам, по голубям

Шагает, не глядя, в плену нарочитой грубости.

Он бродит во мраке, ведь нет у него тебя –

Такой же прекрасной и мудрой, но только в юности.

 

Вольно мне судить о том, будучи стариком –

Давно испарилась мальчишечья злая блажь-то вся –

Должно быть, подростку мы кажемся маяком…

А может и нет. Только мне-то уж точно кажемся.

Детство взыграло

1.2    SOS

 

«Спасите наши души» -

протягивали руки

к заоблачным высотам

идущие ко дну.

Одна шестая суши

в хождении по мукам

наматывала сотни

дорог средь серых дюн.

А воды наступали

на хвост Левиафана,

затягивая в омут

последний материк,

и огненная Кали

достигнувших нирваны

опаивала сомой,

не слыша грешных крик.

Оплакивали боги

творение земное

и, руки потирая,

всходил по трупам враг.

На суднышке убогом

потомки Неоноя

гребли к истокам рая,

где теплился маяк.

1.3       ШТОРМ

 

"Гром прoгнал за тучи сoлнце. Блещет молний нить.

И грозе уже неймётся небо кесарить.

 

Слoвнo сотни ocтрых лезвий вспарывают высь!

Миг — и струи ливня резво в бездну пoнеслись.

 

Бездна грудь вздымает тяжко, как бoльнoй нарвал.

Ветер мокрую тельняшку на груди порвал.

 

Кoрчась в диких схватках, cтoнах, чайками крича,

Море, расшвыряв пoнтoны, бьётся o причал!

 

И, ворочаясь во чреве, грузны, нo чисты,

B небеса хвoстами гневнo бьют валы-киты.

 

Из утробы в мир — непросто... И ни зги окрест...

Насмерть бьются за отцовство Посейдон и Зевс!

 

Руки волн вздевая к небу, вoет oкеан!

Ночь пройдёт в мoлитвах Фебу. Где ж oн, oкаян?!. ...

. . .

И Заря — дитя пучины, горних высей дочь —

Расцветёт в небесной сини, завершая дoждь.

 

И, прекраcнoгo ценитель, симвoлoм начал

На маяк Смотритель выйдет — радугу включать!"

2.1       Поезд

 

Закат растекался по небу пугливо.

Я видел зелёные волны залива.

В тумане тонул мой простуженный голос,

И шёл по волнам заблудившийся поезд.

 

Не стоит ходить по морям без причины,

Где рельсы фатально уходят в пучину,

Где призрачно зыбко порою безлунной

Блеснёт парусами безлюдная шхуна!

 

Но ставя, как будто, всё разом на карту,

Сияли азартно окошки плацкарта,

И с твёрдой основой в судьбе фаталиста,

Пронзали пространство глаза машиниста.

 

Российских просторов задумчивый житель,

Я ведал, что поезд — земная обитель,

И знал достоверно: покуда мы живы,

Мы все — пассажиры, мы все — пассажиры.

А вдоль дороги …

2.2       Потоп

 

Вода заходит в города. Неведомо откуда.

Ещё уходят поезда. Неведомо куда.

А что неведомо – всегда немыслимое чудо

И появляется легко, как первая звезда.

Кому видения в ночи, знамения и знаки,

Кому разведчик отстучит шифровкой заказной.

Соседям не расскажет Ной – и местные гуляки

Решат, что это не потоп, а дождик проливной.

Уже потом девятый вал обрушивает башни,

Куда же деться на бревне, с младенцем на руках –

А всё тому, кто прозевал свой страшный день вчерашний

И все видения во сне о чёрных облаках.

Историк высмотрит прогноз в новейшем хроноскопе:

Кто тонет в океане слёз, а главное – зачем.

Мешаются пласты эпох, и поровну в потопе

Нам Стеньки Разина челны, Титаник и ковчег.

Давай уедем в Китеж-град последней электричкой,

Туда, где прадед молодой, и бабка как была.

А город будет очень рад – и вечером привычно

Звенят тихонько под водой его колокола.

2.4       Проводник Василий
 
За кружкой пива в мерзкий вечер нет-нет задумаешься над
Проблемой вынужденной встречи с проводником до неких врат,
Где всем по совести и чести кнуты и плюшки раздают,
Помнут грехи, заслуги взвесят, и в нужном высадят краю.
Но прежде – долгая дорога, мужик и мёртвая вода,
Однако стиксов и харонов никто не видел никогда.
Жаль, высших смыслов не осилить – не мастер мыслить, как пророк,
Зато трамвайный бог Василий предначертание предрёк.
Мол, попадёшь в эдем, родимый, в аду нема свободных мест,
Там чужаки и побратимы крутой устроили замес,
Такой, что бесы рвут и мечут, и тайно думают о том,
Как лучше выскочить из печи, и к людям в ноги прямиком.
А что? Приветим, обогреем, накормим салом и борщом,
Пусть обживутся, подобреют – глядишь, исправятся ещё.
Штаны наденут (чай, не звери), беречь привыкнут новый дом –
И обезьяну, если верить, облагородили трудом.
Освоят множество профессий, пойдут добро нести в народ,
А мы им – пенсии отвесим, страховки, полисы и МРОТ.
 
Дождём по носу щёлкнет вечер, ты не готов, как ни крути,
Всерьёз задуматься о вечном, зело пугающем пути.
Причмокнешь, пиво допивая, а следом мысль – аж в горле ком,
С чего б водителю трамвая не стать твоим проводником?
Придёшь к нему, накатишь сотку, и смерть – не смерть, а тихий пляж,
Вокруг ни вышек, ни высоток, и воздух – хоть на булку мажь.
Затянешь песню на потеху – и всё на месте, всё, как встарь:
Ночная улица, аптека, убитый молнией фонарь

2.5       Небесные трамваи

 

Там, где облаками закрывают

Окна сонмы ангелов во сне,

Бегают небесные трамваи,

Тучки вышивая по весне.

 

Вне привязки к метеопрогнозам,

Рельсов параллель соединив,

Грудью разгоняют райский воздух

В светлые и в пасмурные дни.

 

Без кондукторов и бездорожья

Возят только ангельские сны

Милые трамвайчики без рожек –

Рожки им в раю запрещены.

 

А когда на станции конечной

Гаснет солнца уличный фонарь,

Встанут и грустят по-человечьи

О беспутных ангелах – о нас.

 

В это ли нечаянное время

(краткое мгновенье на часах)

Ты меня так бережно жалеешь –

Вот такие в небе чудеса.

2.6       Убежать
 
Покидая страну искажённых чудес,
Где не раз доводилось приюта искать,
Я сажусь в захламлённый убитый экспресс.
Силуэты чудовищ кишат в облаках —
Догоняя меня, прогоняя меня?
А туманный рассвет неуютен и ржав:
То ли это начало осеннего дня,
То ли рыжие молнии, то ли пожар...
Убежать, убежать, убежать!
 
Отступает муть, открывает путь,
И вода кругом, но нельзя нырнуть.
Колдовской огонь не несёт тепла —
Иллюзорный блик от разбитых ламп.
Позади тупик, но его родней
Почему-то нет; из густых теней
Простирает вслед миллионы рук,
Поглощает звук, замыкает круг...
 
Тишина разлинована стуком колёс —
Или это мой собственный пульс?
А с небес ухмыляется облачный монстр,
Он-то знает: я точно вернусь.

Дорожное

8.1     совесть как звук

 

Навуходоно́сор – царь Вавилонии, правил приблизительно в 1125 – 1104 годах до н. э. В юности активно постигал искусство ведения войны. Абсолютно не имеющая никакого отношения к стихотворению информация.

---

совесть теряет буквы – тлеют страницы книг.

вместо обложек – хоругви, вместо заглавий – крик.

время сейчас такое, выжить – значит, молчать.

совест теряет буквы, сына теряет мать

после семейной склоки, рвущей последний нерв,

заперты настежь окна, плотно открыта дверь.

совес теряет буквы, снова советский тренд,

правда – гнилая клюква, жёлтый газетный бред,

снова в ходу доносы, путает карты бес;

Навуходоно́сор –

а не Иисус воскрес.

буквы роняет сове… – зло превратилось в злость,

терпит убытки слово, в горле не рыбья кость –

комом застряли маты, хрупкое чувство вины.

в каждом родительском чате - войны из-за войны.

время сейчас такое, совесть теряет весть,

ангел-хранитель в запое, падшие ангелы – здесь.

вера роняет волю,

совесть – всего лишь звук.

9.3       Клара
 
А у Клары есть комната с окнами на закат,
с невесомыми шторами, сшитыми на заказ.
Есть вечернее платье – нежнейшая бирюза...
И немая тоска в глазах.
 
Был и муж - непутёвый и вечно нетрезвый Карл.
Были бусы из редких кораллов. Да Карл украл.
Заложил их в ломбарде, а деньги пропил давно.
Вот такое, увы, кино.
 
Город Клару не любит. Он холоден и жесток,
скалит желтые зубы, как старый соседский дог.
И поэтому Клара с работы спешит домой -
коротать вечера одной.
 
Зажигает свечу, наполняет вином бокал,
достаёт из комода кларнет, на котором Карл
так чудесно играл, вдохновенно и нежно так…
Да забыл про него, чудак.
 
А за окнами крыши всю ночь укрывает снег.
Иногда Карл приходит - является ей во сне.
Он приносит кораллы, чтоб их на кларнет сменять.
Говорит ей: "Прости меня…"
 
Удивительно, сколько мелодий в его вещах...
И она бы простила, да некого ей прощать.
Вот приходится думать, как жить, не сходя с ума.
Есть у Клары внутри зима.

Карл

12.1     Патефон

 

Из детства в коммуналке явно помню

Ковёр с оленем, холодильник «ЗИЛ»

И то, как я мечтал о патефоне –

Сосед его на кухню выносил.

Окурки со стола небрежно скинув,

Он хвастался: «Трофейный! Немчура!»

И гордо заводил одну пластинку,

Плеснув себе «наркомовских» сто грамм.

Пока старик под марши Первой конной

Курил табак и хряпал самогон,

Я залезал на грязный подоконник,

И слушал,

слушал,

слушал патефон.

И отступали стены тесной кухни

И сквозняки растрескавшихся рам,

Казалось, мир унылый скоро рухнет,

И будет жизнь, открытая штормам!

Мы в коммуналке прожили недолго,

Мчат годы, словно кони по степи...

Я видел патефон на барахолке,

Стоял, смотрел, вздыхал... И не купил.

12.2     Ностальгия наизнанку

 

Уронить бы Мишку на пол,

оторвать бы Мишке лапы...

Может быть, тогда бы с носом

не осталась вся страна?

Если б чуть покрепче дышло,

может быть, чего и вышло б?

Нет ответов на вопросы,

и неясно - ни хрена.

 

Сказку делали из были…

и теперь в нее приплыли.

Лодки в бухте, дело в шляпе,

невзирая на Ковид.

На столе, под старой фоткой

патефон, графинчик с водкой

и невидимый Шаляпин

чем-то ухнуть норовит.

 

Раз пошла такая пьянка,

- Эй, рабочий!

- Эй, крестьянка!

На зарплату ниже средней

режь огурчики с лучком!

Хлопцы в коме, кони в мыле,

вечный выбор «или-или» -

не испортят нам обедни,

потому что все пучком!

 

Нет причин для ностальгии -

не посажен за долги я!

Все имеется в продаже

для движения вперед:

Нефть и газ, и атом мирный,

по рогам-копытам фирма,

та, что веников не вяжет

и секрет не выдает.

Изнанка вопроса

1.1. Осень жёлтая, лето красное.

 

Остывает крепкий чай в небе над полями.

Сыро, слякоть. По ночам пьём, а не гуляем.

Солнца медно-красный круг уползает в клевер.

Где-то там весёлый юг, здесь унылый север.

Барабанит дятел-дрель. Дует ветер-злюка.

В огороде свиристель. На болоте клюква.

На деревьях и кустах золото для нищих.

Леший, старый холостяк, ходит, деньги ищет,

Собираясь за моря – там кокос и кактус,

В середине ноября голоногий август.

Обгоревшая спина, мирные гранаты,

Много женщин и вина, если неженатый.

На прилавках виноград, персики, колбасы;

Мясо, перец и томат – красное на красном.

Днём ленивый южный мёд, ночью млечный пояс.

И от нас туда пойдёт самый скорый поезд.

 

Побегут вагончики, догоняя солнце –

Лето не закончится. Осень не начнётся.

1.2. Шток-розовое

 

… а мальвы никак не хотели расти —

то ветер, то дождь, то набеги улиток,

то строгие взгляды заморских астильб,

стоящих на страже садовой калитки.

Качался китаец-физалис, шурша.

Гортензии кутались в пышные шубы.

Цветов амаранта цветная лапша

багровым ковром расползалась по клумбам.

А мальвы пугливо сидели в траве,

дрожа от помпезных имён на латыни,

и скромно косились на шёлк и вельвет

стерлиций, вистерий, армерий, глоксиний.

 

А я всё ждала и ждала день за днём,

когда их бордовые рюши взметнутся…

Как там, у крыльца, перед домом с плетнем,

где в юбки из мальв разнаряжены пупсы,

где в шляпах соцветий игрушек отряд

заслушался старыми сказками на ночь,

где мальвой пунцовой стекает заря

по пальцам, в набитые вишней карманы…

 

Подкормки мешала, рубила мульчу,

рыхлила… И вот, зацвели наконец-то.

Калачик, отправь меня хоть на чуть-чуть

к махрово-карминным гигантам из детства.

Шершавый в руках поверчу узелок

и будто бы бабушкин голос заокал.

Деревня.

Густой палисадник.

Тепло.

И розовый свет из затюленных окон.

10.1. Светло-серый

 

Он учился неважно.  Пел фальшиво  дискантом,

математика — тройки, плюс — ошибки в диктантах,

в Житиях и Канонах путал время и место…

В списке Ангелов светлых был помечен как бездарь.

А когда раздавали выпускные доспехи,

получил Светло-серый специальность — сантехник.

Был отправлен на Землю, с глаз долой и навечно,

наблюдать, как мельчает прыткий род человечий,

и писать ежедневно эсэмэски с отчётом:

«Врут, воруют, не верят и бухают без счёта...»

В суперважных заботах про него позабыли —

пусть внизу Светло-серый сам печётся о тыле,

а у нас-то Деянья и Глобальные темы,

и Потоп будет новый для апгрейда системы.

На собрании Рая принят единогласно

вариант «...воду включим — да и смоем всех разом.

Не пошло с населеньем, будем новое делать!»

Дуй назад, Светло-серый, топим через неделю!

Он просил об отсрочке, падал в ноги и плакал,

говорил: «Есть надежда! Рано скручивать клапан!»,

но совали бедняге протоколы с печатью,

типа —  хватит, достали, беспредельщики, мать их…

***

Он порвал свои крылья и заткнул ими сливы.

Светло-серый поверил — есть у нас перспективы.

Тот самый Потапов

9.4. Льдинки

 

Ясный день, красота, открыточная картинка:

белый зимний город готовится к Рождеству.

Ноты пошлых шлягеров долетают с рынка.

Снежная королева выбирает из двух

бледных парней, пришедших по доброй воле,

из двух подарков, равно недорогих.

Оружейный мастер льдину на льдинки колет.

Льдинки остры: кто поранился, тот погиб.

 

Но это потом, а сейчас – веселье и песни,

женский стендап и гадания по снежкам.

Столько глинтвейна, что кажется – кто-то треснет.

Плюшки такие, что радуется кишка.

Королева мрачна, говорит: приведите Герду.

Стража тащит девку в татушках и синяках.

– Это ты явилась за пленным, за братом, верно?

Предлагала и то, и это, да всё никак?

 

Вот смотри: эти двое хотят заселиться в вечность.

Но обычай известен: дуэль, и один умрёт.

Победителю – всё, и победу приносит меч, но

знаешь, вечность… Нельзя уйти из неё.

Белое время настанет и будет длиться.

Белый мороз пересилит твои костры.

Белая мгла заклубится в сердцах и лицах.

 

Я верну тебе брата, но льдинки… Они остры.

Синяки, или Третьего не будет

9.5. Яренск

 

Он тихим был, но в голосе его звучала мощь не арфы, а кимвала –

казалось, даже вьюга оттого молилась и по-бабьи завывала.

 

Он говорил: «Когда восстала мгла и смерть глядела жадно и пытливо,

металась лихорадочно ветла, скрипела обессиленно олива.

Сплетались страх и плач, хамсин и пыль. Прошенья были... Были бесполезны.

С небес глядела мрачная Рахиль на правнуков, блуждающих у бездны».

 

Подсев к печи, к желанному теплу, он кутался, надрывно сухо кашлял.

Вечерний снег, стекавший по стеклу, от голода казался манной кашей.

Но голод не страшней доносов, лжи, пока здесь пахнет домом сладковато,

когда письмо от матери лежит в кармане залоснённого бушлата.

 

Сверяя речь с исписанным листком, замёрзшие ладони растирая,

он говорил: «Представьте за окном Голгофу у наветренного края.

Покуда мрак плодился в суете, рассаднике страданий и печали,

где Бог висел, распятый на кресте, неузнанный своими палачами,

где в душах было скверно и темно, где солнце почерневшее страшило,

уже рвалось в завесе волокно, уже в века летело: «Совершилось!»»

 

Он кашлял вновь, бумагой шелестя. И, просочившись в запертые двери,

сквозняк, как непослушное дитя, раскачивал холщовые портьеры.

Привычная за много горьких лет дверная щель, в мороз, была, как жало.

Но то, что согревало Назарет, и ссыльный Яренск тоже согревало.

Нам было слышно, как издалека бежит впотьмах собачья злая стая.

Но белый свет спускался с потолка, слепил глаза, кружился и не таял.

Урюпинск

8.5. Город Марии

 

Море лодки бережно качает.

Ветер волны тронул и исчез.

В город под нестройный гомон чаек

сумерки спускаются с небес.

А Мария смотрит, как свирепо

пляшут пули. Но, отринув страх,

человек бежит с нелёгким хлебом

и пьянящей радостью в глазах;

как в нутре пустой многоэтажки,

выжженной от крыши до дверей,

человек в засаленной рубашке

жадно воду пьёт из батарей.

У Марии опустились веки,

углубились складки возле губ...

Человек хоронит человека,

на кресты растаскивая сруб.

Небо озарилось яркой медью.

Тучи налились и грянул гром.

Со стены на доме надпись «дети»

слизывает ливень языком.

Нерусская женщина

1.5. Цвет жизни

 

Там, где сон рассветный ласков

И не кружит вороньё,

Без  тревоги, без  опаски

Солнце красное встаёт.

 

Там, где степь в цветущих маках

 Алой кровью растеклась,

Искалечен и оплакан,

Возрождается Донбасс.

 

Там, где быль совсем не сказка 

И война берёт своё,

Мать багряную повязку

Под молитву сыну шьёт.

 

Чёрной свастикой нацистской 

Запад нас пугает зря:

Непокорные фашизму, 

Как завет — во имя жизни —

На солдатских обелисках

Звёзды красные горят.

Василий Перетёркин

9.3. Цвет надежды

 

Сдвигается залпом рассветная рань, 

Тревожная и молодая.

Ей только не знать бы, как пахнет герань*

И как лепестки* опадают.

 

К чему запрягать деревянных коней?

Всё лемех войны перероет.

Поди разбери, что сподвигло парней

Сражаться под стенами Трои?

 

На пашне истории вздыбился пласт

Перпендикуляром нехило.

Тебя уверяют, что жизнь удалась.

Подумаешь, пятка Ахилла!

 

В ворота влетает пропущенный гол

От правнуков сорокопяток.

А ты среди поля наивен и гол —

Чудак, состоящий из пяток.

 

Со всем беспристрастием, без торжества

Военную песню пою я.

Военная правда диктует слова:

«Подумай, за что ты воюешь».

 

Слетаются дроны, как пчёлы в леток,

И бьёт артиллерия долго.

Приходится верить лишь в белый платок

И слово волшебное «Волга».*

 

*Здесь:

Герань — барражирующий боеприпас.

Лепестки — противопехотные мины.

Без кавычек, т.к. стали нарицательными.

«Волга» — радиочастота для военных ВСУ, облегчающая сдачу в плен.

Вкус отчаяния

1.1. притча о трёх городах и одной гордыне

 

1
в одном бумажном книга-городке,
ютились тихо горожане-Буквы.
ходили в гости, жили налегке,
не знали горя, правок, склоки, скуки.
не знали боли вырванных страниц, 
не нарушали правил, исключений.
любили из себя слова творить, 
творить из слов любили предложения. 

однажды Буквам опостылел мир, – 
не поделили суффиксы, основы,
приставки, окончания и др.,
гордыня захватила город-слово. 
и началось… 
соседки Е и Ё
ругаются, одна из них в ударе, –
«давай уже чуть-чуть передохнём»,
«мы передохнем», – вторит ей вторая. 
друг друга мочат буквы Ж и М
в общественном бесплатном туалете, 
расстройство биполярНое у -НН.
звереют молча прописные дети, –
забуллили подростка, букву Р,
за то, что деда порешил лопатой.
толпа эскизно эмигрантку Э
на эшафот в экстазе тащит с матом…
собрали власти городской совет 
из лучших депутатов местной знати,
элита-сливки – ЁПРСТ,
решают, что им делать дальше, значит.
придумали законы, за окном 
орали строчные: «Долой Заглавных!».
полиция-backspace, delete-омон 
культурно разгоняли своенравных.
не помогло, тогда сказала Т,
«возможно, нам сосед протянет руки…».

2
в одном фонемном гулком городке,
ютились тихо горожане-Звуки.
ходили в гости, пили чёрный [ч’ай’], 
шипящие шипели понарошку, 
сонорные любили громкий май, 
губные фанатели от гармошки.  
*
с депешей опоздали Буквы, там
по городу гулять уже опасно –  
глухие звонких бьют по головам,
согласные расстреливают гласных…

когда висело всё на волоске,
позвали Звуки тех, кто их рассудит…

3
в одном старинном гордом городке
ещё ютились горожане-Люди…

Покаянное

 

Зима опять подкралась незаметно.
Разлёгся по-хозяйски снег на ветках,
прозрачной тишиной окутав двор,
где в шесть утра ни шороха, ни звука,
где кошка вдруг забыла как мяукать –
она зимы не знала до сих пор.

 

Но вот за новым солнцем бледнолицым
слетаются во двор шальные птицы –
доклёвывать забытый виноград.
Под птичий разговор, привычно-бойкий,
ты объясняешь кошке – это сойки.
Ты веришь в то, что птицы нас хранят.

 

Смотреть в окно – бездумная забава,
когда плевать, что там творит держава,
а с ней весь остальной безумный мир.
Когда рассвет, как лучший лекарь, лечит,
и божий снег идёт тебе навстречу,
выбеливая землю вглубь и вширь...

 

...Ты каждый день звонишь мне – поделиться,
как снег растёт, как прорастают птицы
в твоём саду и склёвывают грусть.
И тихим эхом давняя тревога –
в чужих столицах нет ни птиц, ни бога.

 

Простишь ли, мам?..
Однажды я вернусь.

1.3. Иона

 

Так случилось однажды: Иона, пророк-гордец, ​

​Не желая исполнить то, что велел Отец, 

Поведением дерзким устроил на море шторм,

Сброшен был с корабля и отправлен китам на корм. 

Мигом тучи рассеялись в небе, и шторм утих, 

И приплыл местный кит, что глотает людей плохих.  

Наблюдал за Ионой и, глядя, как тонет тот, 

Открывал дружелюбно большой, как пещера, рот.  

…Заплывает Иона в кита через строй пластин. 

Начинается рейс, наш Иона внутри один. ​

Пуст салон, чем заняться - не знает. Вокруг​ темно...​

Хоть бы кто-то сподобился сделать в ките окно! ​

Как ни в чём не бывало, охотится кит да спит, ​

Равнодушный какой, невнимательный индивид! ​

Все три дня водных странствий молитвы в ките звучат. ​

Но никто, даже кит, не включает Иону в чат. ​

Только вдруг разворот! – и прилив центробежных сил ​

С ног сбивает Иону, а тот не притормозил! ​

Мчится кит по приказу, Ионе же невдомёк, ​

Что Творец всепрощение, руки воздев, изрёк!

​

Был доставлен на сушу, увитый морской травой,  

Пусть замёрзший и мокрый, но главное, что живой. 

Ах, Иона, Иона... А если бы кит чуть-чуть 

Проложил бы иначе нелёгкий китовый путь?

Ах, Иона, Иона, всё сделал, как надо, ты. 

В плен попал, отдохнул от назойливой суеты;  

Ты бы вышел на остров под солнечный небосклон, 

И тебя бы мы знали под именем Робинзон! 

Ты бы Пятницу встретил, доили бы вы козу, 

Вместе пережидали тропическую грозу... 

На тебя, гордеца и лентяя, махнув рукой, 

Наш Создатель простил бы кита и весь  род людской.

    2.1. Invidia
     
    Я - холодный клинок, голубой металл,
    Без конца леденящий ладонь эфес,
    Незаметная, как восковой опал.
    Раньше ты обо мне ничего не знал,
    А со мной прежний ты - навсегда исчез.
     
    Мне не нужен был ключ, я вошла легко -
    Нараспашку была у тебя душа.
    Зря её ты не запер на семь замков,
    А теперь к неизбежному будь готов -
    Мир изменится, станет трудней дышать.
     
    Ты откроешь глаза и увидишь вдруг,
    Что карьера соседа взметнулась вверх,
    Что прекрасно устроились все вокруг,
    Жизнь твоя - неизменный порочный круг...
    Жизнь других - восхитительный фейерверк!
     
    И, заставив тебя ненавидеть, я
    Разожгу свой огонь, чтобы ты не смог
    Разорвать между нами живую связь.
    Знай, меня называют Invidia
    И навечно в тебе мой стальной клинок.
    ______________________________
    Inv’idia (лат) - зависть

3.1. Ольга

 

Справив тризну после похорон, прячась от гостей в остроге ночи,

гонит прочь вдова покой и сон. Рдеют щёки, словно от пощёчин,

а внутри томится чёрный змей и шипит то жалобно, то яро.

Кажется, что воздух в мутной тьме знойным стал и душит жгучим жаром.

Сжав до лютой боли кулаки, не по-княжьи, а по-бабьи просто,

застонав, осела у реки.

 

Видится — вблизи плывёт двухвостый месяц, как широкая ладья,

в ней победно пляшут вражьи тени, но вода уносит их в края,

полные глубокого забвения.

Слышится далёкий треск огня, смертный трепет крыльев птичьей стаи,

что несёт огонь тот, среди дня Искоростень в пепел превращая.

Хочется в могилу к мужу лечь, но летит к ней в грозной колеснице

бог Перун. Протягивая меч, говорит:

— Ступай и мсти убийцам.

 

Вскинулась вдова во тьме своей, к бедам и мольбам чужим глухая.

Вырвался на волю чёрный змей, головы древлянам рассекая.

Но когда, насытившись сполна кровью, он издох на поле боя,

света не увидела она и не обрела в душе покоя.

Ночь темна. Угрюма пустота. Мглой река неласково объята...

Чудится вдове — зовёт вода плыть под парусами до Царьграда.

 

И тогда рассвет окутал плёс, и рассыпал свет благословенный.

Руку протянул вдове Христос и сказал:

— Ступай за мной, Елена.

Игорь